Немного помедлив, я, непонятно по каким причинам, быть может, под влиянием симпатии и мягкости, или давней моей приязни к ней, или общей атмосферы благожелательности, царившей в кафе, выложил все. Я был намного откровеннее, чем до сих пор, и даже объяснил, почему так упорно занимаюсь этими поисками, почему они так задевают меня, как значимы для моего самоощущения и о том разочаровании, которое я испытал уже не раз, упираясь в тупик. Я не рассказал всего, но Джоселин многое угадала. Она слушала предельно внимательно и ни разу не перебила меня.
А когда мое сбивчивое эмоциональное повествование подошло к концу, Джоселин вздохнула:
– Мы с Элинор с самого начала догадывались, как много это значит для вас и что это такое – попытка воскресить мертвых, расспрашивая о прошлом. Мы отчасти пережили нечто подобное с Элинор, когда попробовали восстановить собственную семейную хронику: в семье многое скрывают друг от друга, и не всегда возможно добиться правды. Вам подсовывают мифы и легенды, которые вы слышали в детстве и поверили им, а потом… Впрочем, это не имеет значения.
Она отвернулась, и я подумал: интересно, о ком она пыталась навести справки в своей семье. «Воскрешение мертвых», как она верно сказала, – вот чем я занимался все это время.
– Даже если вы найдете миссис Дэнверс, – продолжала Джоселин, – что вам это даст? Конечно, у нее еще могут оставаться какие-то вещи, принадлежавшие когда-то Ребекке, но я не уверена, что разговор с ней поможет вам. Эдит всегда отличалась странностями. Моя сестра относилась к ней, как к своего рода вампиру, поскольку Эдит никогда не жила своей собственной жизнью и словно бы подпитывалась энергией Ребекки. Для нее существовала одна тема для разговора – Ребекка. Говоря о ней, она переживала неестественное воодушевление, словно наркоман, получивший свою дозу. Только в такие минут она оживлялась… Правда, надо сказать, Эдит Дэнверс с детства отличалась странностями.
Слова ее поразили меня как гром среди ясного неба. Ни в ее словах, ни в словах ее сестры никогда не проскальзывал даже намек на то, что они знали Эдит Дэнверс до ее приезда в Мэндерли.
– С детства? – невольно повторил я следом за ней.
– Да, ведь она начинала служить у нас. Поступила одной из горничных к маме. Мы тогда жили в «Сант-Винноуз», – запнувшись, продолжила Джоселин. – Но задержалась у нас недолго, маме она чем-то не приглянулась, да и остальная прислуга не ладила с ней. Эдит исполнилось лет шестнадцать или пятнадцать, она была ненамного старше Элинор. И мама взяла ее, так сказать, на пробу, поскольку любила ее мать.
– Она знала мать Эдит? Миллисент Дэнверс?
– Конечно, и очень хорошо. Миллисент служила у нас долгое время и ушла только после того, как вышла замуж – она уже была в годах – и переехала в свой дом, который после смерти мужа стала сдавать приезжим. А до того как обзавелась своей семьей, служила у нас няней и даже ухаживала за моей мамой: старшей из сестер Гренвил. Кроме моей мамы, Евангелины, была еще бедная Вирджиния, которая вышла замуж за Лайонела де Уинтера и очень рано умерла, а еще младшая – Изольда. Сестры славились своей красотой. И есть даже известная картина художника Сарджента, на которой изображены они все вместе. Картина называлась «Три грации». Она висела в Мэндерли и очень нравилась Максиму. Благодаря Сардженту остался лишь один портрет его матери, вместе с сестрами. Ребекка тоже, помнится, восхищалась им. Как жаль, что он сгорел. – Джоселин горестно покачала головой. – Таким образом, Миллисент вырастила всех сестер, моя мать обожала ее. И продолжала поддерживать связь со своей няней, оставалась в курсе всех ее дел после того, как та вышла замуж. Вот почему мама согласилась взять Эдит, правда, как я говорила, это ничем не кончилось. Девушка отличалась трудным характером. Еще чашечку кофе? А печенье? Вы совсем не едите, а оно такое вкусное.
Она смотрела на меня с простодушным видом, но я все никак не мог осознать всю безыскусность ее признания.
– Миссис Бриггс, – сказал я, – почему вы никогда не рассказывали мне об этом?
– Но вы ведь никогда не спрашивали нас о миссис Дэнверс, – мягко ответила она. – Вы никогда по-настоящему не объясняли, что именно хотите найти, а мы с Элинор не решались вмешиваться. До сегодняшнего дня я не осознавала, насколько важны для вас эти разыскания, вернее, почему они настолько важны для вас. Но теперь многое прояснилось. Хотя вряд ли я сообщу что-то новое. И вряд ли мои рассказы помогут отыскать Эдит…
Джоселин нахмурилась.
– Мне бы только хотелось добавить еще кое-что к сказанному, – продолжала она. – Даже если вам удастся с ней встретиться, не принимайте ее слова слишком близко к сердцу и не особенно верьте ей. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что она никогда по-настоящему не понимала Ребекку. С ее слов создается впечатление, что Ребекка всегда была несгибаемой и жестокой, что она не позволяла никому вставать на ее пути. Но у меня сложилось другое впечатление. Конечно же, Ребекка умела добиваться своего, конечно же, ее отличала сильная воля, но это давалось ей дорогой ценой. Недаром в ее глазах всегда пряталась грусть, как мне казалось. Тонкие люди не могли не ощущать ее, хотя Ребекка никогда ни о чем не рассказывала…
Она посмотрела мне в глаза:
– И я невольно задумываюсь: знала ли она о том, что не в состоянии выносить ребенка, или это ей стало известно только после того, как она побывала у врача в Лондоне?
Я замер. Ее слова прозвучали для меня откровением, и я не сразу сумел справиться с охватившим меня волнением. Глядя в лицо Джоселин Бриггс, я видел, что она смотрит на меня с сочувствием:
– Так вы не знали об этом? – негромко переспросила она. – А мне казалось, что Артур сказал вам. Видите ли, бедная Ребекка не могла родить. И это не имеет никакого отношения к болезни, которую уже много позже обнаружил лондонский специалист. Это у нее было врожденное – недоразвитая матка, насколько мне известно. И даже если бы ее не поразил рак, она все равно никогда не смогла бы зачать ребенка. Как вы помните, она дважды была на приеме у врача.
Между этими визитами был промежуток – неделя. При первом посещении у нее взяли анализы, пробы и сделали рентгеновские снимки. А когда она пришла через неделю, врач сообщил ей диагноз: неоперабельная раковая опухоль. И он же сообщил ей, что она никогда не могла зачать ребенка. Почему-то мне кажется, что она об этом догадывалась… – Джоселин снова помолчала. – Если бы вы попросили Артура, он бы показал вам свидетельство врача, я сейчас уже не помню во всех тонкостях, как там все сказано. Мы с Элинор в свое время читали эту выписку.
Она порозовела от смущения. Я понимал, что Джоселин было чрезвычайно трудно обсуждать столь деликатный вопрос с мужчиной, и ей пришлось сделать над собой усилие. Она смогла заставить себя говорить прямо, без обиняков, только по той причине, что угадала мои сомнения. Джоселин знала, что меня усыновили. И когда во время разговора с ней я вдруг перестал следить за собой, она увидела, какие надежды я питаю, и сочла необходимым заранее предупредить, что радужные мечты могут развеяться. Джоселин проделала все это с необыкновенным тактом, и все равно мне не удалось скрыть чувства разочарования.
