Правда и ложь – близнецы, и желание живет бок о бок с ними – я всегда знала это, но Макс пришел в ярость. Я смотрела на его побелевшее лицо и знала, что уже никогда не вернется то, что было. «Столкни меня!» – мысленно попросила я его, потому что видела: он подумал о том же самом.
Как странно устроен мужской ум. Как работает мужская логика? Почему они все выворачивают наизнанку? Сначала они выдвигают какую-то идею, а потом выходят из себя, когда мир (а в моем случае – женщина) не укладывается в эти рамки.
У меня создалось впечатление, что я отвечала очень осмотрительно. Но я не стала скрывать, что у меня были любовники – ведь мне исполнилось двадцать пять лет, и в этом ничего ужасного не было. Макс тоже не был девственником, почему же я должна смущаться, что не хранила целомудренность до встречи с ним?
Но я умолчала про свою мать, я всегда называла ее Изабель, как было написано в свидетельстве о смерти. Я обходила вопросы об отце, хотя всегда считала, что черноволосый Девлин и есть мой отец, тщательно вырезала куски из моего рассказа относительно Гринвейза и только упомянула про существование кузена Джека Фейвела. Поскольку я тогда рассердилась, я могла сгоряча упомянуть о ком-то из родственников, но основного Макс, конечно, не узнал. Но дело было не в этом. Как я поняла, я совершила ошибку намного раньше: когда поделилась с ним воспоминаниями о том парне на берегу. Вот где была зарыта собака! И наше сражение не на жизнь, а на смерть началось именно в тот момент.
Макс так и не смог забыть про него. И, желая уязвить меня, всегда припоминал тот случай и говорил, что жалеет его. Он заявил, что это не вина парня, а что я сама виновата. Что во мне взыграла дурная кровь и я завлекла несчастного. И я не отрицала ничего, какой смысл? Пусть он думает и считает что хочет; но его догадки раскалили меня, во мне копился заряд, как в грозовых тучах, – еще немного, и извилистая стрела молнии ударит вниз.
Я не пыталась переубедить его, когда он начал сострадать тому парню, что утонул в море. «Это ты сама утопила его, – сказал он, – а не сети. С самого детства ты была порочной, развращенной натурой». Английский джентльмен пришел к тому же мнению, что и французские темные крестьяне: у меня дурной глаз. И что даже господь бог не поможет тому мужчине, который окажется рядом со мной.
«Тот парень стал всего лишь твоей первой жертвой», – утверждал Максим. Иной раз я замечала в его глазах ревность, как у Отелло, и со временем она вспыхивала все чаще и чаще.
Неделю назад я застала его за чисткой оружия. Мне показалось, что я прочла его мысли: ему хотелось навсегда заставить меня умолкнуть. Но если Макс полагает, что пуля в состоянии сделать это, он ошибается.
Что бы он ни задумал, мой голос всегда будет звучать в его ушах. Сейчас он не может убить меня, но желание появилось, и оно сжигает его.
Но я беременна. А беременную женщину не может коснуться меч палача, какое бы страшное преступление она ни совершила. Ты это знаешь? Их щадят. И Макс тоже пощадит меня. Ему нужен сын, он сокрушается из-за того, что у него нет наследника. Это толкает его время от времени покидать монашеское ложе в своей спальне и приходить ко мне. Он расчесывал щеткой мои длинные черные волосы, мы обнимались и думали о том, как все могло сложиться иначе. Я не всегда ненавидела его, и он не всегда испытывал ненависть, мы угадывали это чувство по огоньку, который вспыхивал и заставлял нас обоих сгорать от жара…
В последний раз это произошло год назад. А теперь я отрезала свои волосы и ношу короткую стрижку.
Кажется, я потеряла нить – это от охватившей меня слабости. Или легкой грусти, которая подступает ко мне вместе с отливом.
Я гадала: если бы я – правдами и неправдами – родила Максу наследника, что произошло бы? Изменилось бы что-нибудь?
Наверное, нет. О моя любовь, как я устала, у меня совершенно нет сил. Хочется молчать и одновременно выговориться, хочется, чтобы смерть заговорила через меня, но для этого нужно проявить огромную силу воли.
Наверное, я ненадолго заснула. Идет дождь. Подожди, ты слышишь? Придется прерваться. Потом продолжу свое описание, мое солнце. Я расскажу, что я предприняла, чтобы попасть в Мэндерли, и как я впервые встретила Макса, сына и наследника, в военной форме…
Но сейчас я закрою свою тетрадь и спрячу ее. Опять кто-то шпионит за мной. Джаспер зарычал и поднял голову, и я слышу чьи-то шаги по гальке».
22
«Мой гость ушел. Заслышав шаги, я подумала, что это может быть Макс, который вернулся пораньше и решил прийти сюда, чтобы застать меня на месте преступления, – он надеется, что рано или поздно ему это удастся. Потом решила, что это Бен, который частенько бродит по берегу. Макс сказал, что он разыскивает свою младшую сестру, которая утонула где-то здесь среди скал. Бен постоянно заглядывает ко мне в окно. Я предупредила его, что, если он будет подглядывать, отправлю его в сумасшедший дом. Он напоминает мне того парня во Франции. Терпеть его не могу. Он вызывает отвращение.
Но это оказался Артур Джулиан, мой дорогой полковник, который надевает на балы-маскарады костюм Кромвеля, моего защитника. «Гулял по берегу, увидел огонек в окне и решил заглянуть», – сказал он. Это мой единственный истинный друг, и я очень внимательна к нему. Сегодня я знала: один неверный жест, одно неверное слово, и он потеряет власть над собой, признается в своих чувствах ко мне. Но я слишком люблю его, чтобы так рисковать, – и мы потом оба пожалели бы о содеянном. Поэтому я выверяла каждое свое слово. Несмотря на «развращенность до мозга костей», я никогда не кокетничала с ним и не давала поводов для признания, даже во сне. Я так привязалась к нему, меня восхищает его чувство чести, одиночество, его устаревшие ныне манеры, и мне было бы жаль невольно причинить ему боль.
Только он один во всей округе, не считая матери Максима, знает, кто я. Еще ни одна душа не связала ту худосочную девочку, оказавшуюся в этих местах в 14-м году, с нынешней женой Макса. Никто не усмотрел между ними ничего общего, настолько разительной оказалась перемена. Им такое и в голову не приходит. Артур тотчас меня узнал.
Когда нас впервые познакомили, встреча была очень короткой. А потом мы встретились только десять лет спустя – он только что вернулся из Сингапура. Я вбежала в дом из сада и увидела его: он пришел, чтобы засвидетельствовать свое уважение и стоял в огромной гостиной Мэндерли. На мне было белое платье и брошь в виде бабочки, которую подарила мне мама. Мы пожали руки, он посмотрел на брошь и сразу узнал, кто я. И даже если он не узнал меня, то узнал мой талисман.
Но не промолвил ни слова – меня это восхитило. Мало кто обладает столь редким даром – хранить тайну. Как-нибудь я поблагодарю Артура за умение просто молчать.
Сегодня он пробыл совсем недолго. После его ухода я снова немного задремала и теперь чувствую себя лучше. Я заперла дверь – из-за ветра и дождя – и снова продолжаю. Это твое наследие, малыш.
Как я тебе уже говорила, первые семь лет я жила на одном месте, зато следующие семь мы непрерывно переезжали. Я привыкла выступать на сцене, и мне потом очень пригодились эти навыки. Наша труппа перебиралась то на север Англии, то юг, то в восточную ее часть, то в западную. Мы постоянно собирали и разбирали наши корзинки и чемоданы, пересаживались с одного поезда на другой. Девять выступлений за неделю, сборы, прощание и… снова дорога.
