– Ну, Сэм, – начала она уже другим, заговорщицким тоном. В нем больше не угадывались материнские нотки, сейчас он должен был установить между ними некую шутливую связь. – Ты думаешь, я не знаю, что, прежде чем подойти к столу, ты заметил, что я сижу там одна? Разве в тот момент у тебя не мелькнула мысль, что тебе бы хотелось... ну, не знаю, – поцеловать меня, что ли? Прикоснуться ко мне. Может, даже заняться чем-то... чем с другими женщинами ты еще не занимался? А уж тем более с дамами. Не было у тебя раньше подобных мыслей, признайся? Только скажи правду, дай слово военного.
– Черт! Вы меня дразните, что ли? Вы помните меня мальчишкой, а вам не приходит в голову, что я уже вырос? Вам кажется забавной эта игра – ну что ж, а потом будете говорить моей матери, какие у меня грязные мысли, так ведь?
– Никто, ни ты, ни я, ни словом не обмолвимся твоей маме об этой встрече. Никогда. И я не играю в игры с такими большими и рослыми мальчиками, как ты. Но все же бывали у тебя эти мысли, Сэм? Ты так мне и не ответил.
– Ну... разве что потанцевать с вами, вот и все.
– Вот так уж лучше, Сэм. Куда лучше.
– Но я не понимаю... – пробормотал курсант, не осмеливаясь встать с края постели. Он сидел прямо, плотно поставив ноги на пол и положив руки на колени, и глядел прямо перед собой.
Лучше пока его больше не трогать, решила Фернанда, хотя выглядел он восхитительно: надутый и перепуганный. Свет от лампы играл на его молодой гладкой коже, свежих детских губах, сильном затылке. Посмотрев на него глаза, чтобы видеть, какой эффект произведут ее слова, Фернанда продолжала свою атаку. Голос ее стал необыкновенно нежным и тихим, она старалась не двигаться, чтобы сохранить дистанцию между ними.
– А тебе не приходило в голову, Сэм, что такая женщина, как я... вполне может... заинтересоваться молодым человеком твоего возраста? Когда ты так еще молод, Сэм, в тебе есть особая сила... какой нет у взрослых мужчин. Но в военной школе тебе просто не подвернулся случай, не так ли? На мой взгляд, это просто несправедливо. Такая сила – и все впустую.
Она секунду помолчала, а затем повторила ласковым голосом:
– Такая сила!
Фернанда видела, что паренька бросило в дрожь и он со всей силы впился руками в колени. Какие большие руки, подумала она, руки взрослого мужчины.
– Скажи же мне что-нибудь, – попросила Фернанда, томно выговаривая каждое слово и переходя на шепот, словно умоляла его доверить ей самое тайное. – У тебя когда-нибудь была женщина, Сэм? Только честно. Когда-нибудь у тебя в постели была обнаженная женщина, которая бы позволила тебе делать с ней все, что захочешь? Гм? О, по-моему, я знаю о тебе кое-что интимное, Сэм. Похоже, что в этой твоей академии каждую ночь, ложась в кровать, ты долго не мог заснуть – тебя распирало желание. Сэм, твоя плоть становилась крепкой и увеличивалась, настолько тебе нужна была женщина. И чем дольше ты думал об этом, тем сильнее становилось желание, это было невыносимо, казалось, ты можешь умереть, если не будешь обладать женщиной... Правда, Сэм?
– Прекратите... – простонал паренек, – пожалуйста...
Его ноги по-прежнему твердо упирались в пол, однако Фернанда видела, как под плотной тканью брюк увеличивается, распрямляясь вдоль живота, его набухшая тяжелая плоть, чуть ли не достигая ремня. Сэм все еще боялся шевельнуться, только руки нервно терзали колени; он не смел сдвинуться в ее сторону хоть на миллиметр, слишком смущенный, чтобы поднять на Фернанду глаза, прекрасно осознавая при этом то не поддающееся контролю возбуждение, которое вызывали ее слова. Он не мигая смотрел прямо перед собой в полумрак спальни, с ужасом чувствуя, что горячий жар в паху преобразуется в зримые перемены, которые невозможно не заметить. Ферн Килкуллен являлась ему в сексуальных фантазиях уже несколько лет, но сейчас он умирал от застенчивости, боясь произнести хоть слово; чтобы заговорить с нею сегодня, ему потребовалось значительное усилие. Его терзала одна мысль: если она и дальше будет продолжать в том же духе, он взорвется, прямо сейчас и в одежде.
– Ты знаешь, о чем я думаю, Сэм? – кокетливо спросила Фернанда голосом маленькой девочки, готовой поведать заветное. – Я думаю, что в школе, лежа в кровати, ты не раз представлял себе женщину, на которой нет ничего, кроме крошечных трусиков, настолько прозрачных, что ты мог бы разглядеть под ними таинственный треугольник волос. Почти мог – но все же не видел. А потом ты представлял себе, как эта женщина снимает с себя трусики, медленно, нарочито медленно, так чтобы ты успел как следует разглядеть прелестную поросль волос, светлых и мягких, как у меня, уводящих к таинственной развилине ног. И ты разгорался все больше и больше и уже не мог сдерживаться, запуская руку под одеяло и принимаясь массировать себя сначала чуть-чуть, потом все сильнее, воображая при этом, что женщина уже полностью сняла трусики, отбросив их в сторону, и теперь ничто не сковывает ее ног. Она стоит перед тобой совершенно нагая, не говоря ни слова, не издавая ни единого звука, потом просто ложится на постель, немножко раздвинув ноги и двигая ягодицами, поскольку тоже не может сдерживаться, потому что ее просто кидает в жар при мысли, что ты смотришь на нее, все более и более стремясь к ней, о-о, еще как стремясь. Ты уже готов, Сэм, ты уже совершенно не в силах продолжать игру, ты представляешь, как, протянув руку, кладешь ее на заветный треугольник, а женщина по-прежнему не говорит ни слова, она просто не может остановиться, прекратить извиваться всем телом, приподнимая бедра навстречу тебе, а затем кладет свою руку поверх твоей, медленно раздвигая ноги, чтобы ты мог видеть, что скрывается за нежными волосами... И ты понимаешь, что можешь взять ее, пронзить, войти в нее... о-о-о, небо... Сэм, я просто обязана помочь тебе, взять тебя в свои руки, иначе случится беда... Ведь правда? – прошептала Фернанда.
Она быстро склонилась вперед, ловко расстегнула «молнию» на его брюках, выпуская на свободу его напряженный, болезненно набухший орган.
– О, какой он большой, какой красивый, – прошептала она, забирая его в ладони.
Пока она нашептывала эти слова, паренек, едва не теряя сознания от напряжения, откинулся на кровати, яростно закусив губу, чтобы удержать стон. Он взорвался немедленно, прямо ей в ладони, быстрыми, мощными струями и с каждым новым всплеском все крепче и крепче закусывал губу, чтобы не позволить ни единому звуку вырваться наружу, пока наконец не почувствовал, что опустошен. Фернанда, выпустив его, обернулась за полотенцем и насухо вытерла руки. Паренек откинулся на кровати, застегивая брюки, все еще крепко зажмурившись и тяжело, но уже облегченно дыша. Склонившись над ним, Фернанда по его лицу поняла, что он не смеет взглянуть на нее, смущенный слишком быстро наступившей развязкой.
– О, Сэм, ты просто сделал то, что я хотела, только то, что я хотела, – успокоила его Фернанда. – Ты еще сможешь кончить, и не раз, пока не решишь, что выдохся. Я намерена опустошить тебя полностью.
– Я не понимаю... – едва дыша и почти рыдая, проговорил Сэм. Наконец-то он открыл глаза и взглянул на нее. – Зачем вы так со мной? Вы заставили меня сделать это так быстро, все эти ваши слова, вы знали, что все так получится. Я просто не мог сдержаться. Вы обошлись со мной как с игрушкой!
