– Да и зачем? Ты укоренился здесь, в этом изумительном месте, как огромное дерево. Ты здесь на своем месте, ты хозяин. О-о, я видела, как быстро исполняют все твои команды, например, оседлать лошадей. Здесь твое место, Майк, твой дом. Должно быть, это прекрасно – владеть землей, которую никто не может у тебя отобрать, пляжем на берегу океана, горами и всем этим пространством, которое лежит между ними. Я чувствовала, когда лежала на тебе, насколько ты реален, реален и крепок, как сама земля.
Она говорит, как взрослая, прожившая жизнь женщина, подумал Майк почти с отчаянием.
– Ты скучаешь по Швеции? – спросил он. – У тебя бывает ностальгия, моя маленькая, сумасшедшая, прелестная кинозвездочка?
– До сегодняшнего дня скучала. Но если ты прижмешь меня к себе, я перестану скучать. Забуду о ностальгии, если ты обещаешь любить меня. Это единственное лекарство, которое мне известно.
– Любовь будет для нас лекарством или спортом?
– И так, и эдак, – выдохнула она губы в губы. То, чего хочет, она получает всегда.
Следующие два месяца Майк старался побыстрее завершить дела на ранчо, охотно уступая бразды правления любому желающему впервые с момента смерти отца, лишь бы провести с Сильвией как можно больше времени. Он переговорил со Свеном, с которым дружил, рассказал о разъезде с женой и предстоящем разводе. Последнюю новость Свен воспринял с легким удивлением, однако виду не подал. Майк понимал, что невозможно на глазах у всего города забирать Сильвию у кофейни и не вызвать при этом лавину слухов и разговоров. На гасиенде появилась новая повариха, Сьюзи Домингес, а также две горничные, которых приводило в нескрываемый восторг его повторявшееся каждый вечер предложение пораньше разойтись по домам. Сильвия купила себе небольшой автомобиль и в сумерки, когда равнины и холмы вокруг окрашивались в самые таинственно-прекрасные цвета, приезжала к нему на ранчо. Их встречи отличала жаркая, неутолимая страсть, которая из просто страсти переросла в любовь.
По вечерам, прежде чем заснуть, они прогуливались по этому прекрасному уединенному раю – густому мирному саду, ограждающему их словно тайной зеленой стеной от остального мира; останавливались то там, то здесь, чтобы или коснуться белой розы, в переливах лунного света подавшей только им понятный знак, или сорвать несколько листочков лаванды и растереть их пальцами, или опустить руки в фонтан с прохладной водой, который возвышался в центре главного патио, или вдохнуть воздух, насыщенный ароматами, которыми обогащала его ночь. Они отыскивали затерянные в полумраке, скрытые от глаза садовые скамейки, на которых можно было просто молча сидеть, созерцая безмерность своего счастья. Было настолько тихо, что ржание, доносившееся из конюшни, гулко разносилось в ночи. Смесь нелепых суеверий и упрямой, своевольной слепоты, в которой они не хотели себе признаться, запрещала им обсуждать будущее, пока для Сильвии не пробил час возвращаться в Лос-Анджелес, к работе над новым фильмом. Ночи, проведенные ими вдвоем, не знали запретов и ограничений, хотя все их королевство было ограничено и в пространстве – размерами ранчо, и во времени.
Часы их совершенного счастья слились в дни, а их любовь друг к другу вошла в кровь и плоть, постоянно, упрямо напоминая о себе и оттирая на дальний план, затуманивая и растворяя потрепанный, привычный внешний мир.
В пятницу в конце августа Сильвия наконец решилась нарушить молчание.
– Осталась одна неделя... После праздника Дня труда я должна возвращаться к работе, – сказала она бесцветным, невыразительным голосом, обрывая лепестки на увядшей герани и роняя их на землю, где у ее ног уже образовался яркий цветочный веер.
– Ты думаешь, я не помню? Помню, до последнего часа, до минуты.
– Что мы будем делать? Это просто немыслимо, я даже думать не могу о разлуке.
– Любовь моя, все очень просто. На прошлой неделе я получил письмо от адвоката жены. Она собирается прилететь в Калифорнию и подать на развод. Через год после этого я свободен. Значит, на следующий год, если ты меня не разлюбишь, мы сможем пожениться.
– Ах, как все просто... – задумчиво протянула Сильвия.
– Но это и вправду так, – убежденно сказал Майк, стараясь не думать о деталях, изложенных в полученном письме.
Он должен будет выплачивать Лидии двадцать пять тысяч долларов ежегодно в качестве компенсации до конца жизни или до тех пор, пока она вторично не выйдет замуж. Он принимает на себя все расходы на детей, включая одежду, медицинское обслуживание, частную школу и восемь лет высшего образования после школы. Он будет платить триста пятьдесят долларов в месяц девочкам после окончания школы, за исключением того времени, что они будут жить у него. Лидии полагается половина всей прибыли ранчо с момента их свадьбы. Единственная причина, почему она не затребовала в придачу еще и половину ранчо с половиной дома, – это то, что они принадлежат ему по наследству.
Его адвокат резко возразил, заявив, что это чистой воды грабеж, что сумма алиментов и выплат детям куда выше, чем принято. Они значительно выше того, что налагают на обычных мужчин, если они не миллионеры. Но Майк согласился на все условия.
У него остается его земля, гасиенда «Валенсия». У него остается Сильвия, а за свободу от Лидии он готов отдать что угодно.
– Это и вправду просто, – повторил он, хотя Сильвия не спускала с него недоверчивых ясных глаз.
– Майк Килкуллен, ты упрощаешь.
– Я сказал, если ты меня не разлюбишь... Я же не сказал, что это само собой разумеется. О чем тут говорить еще?
– Я буду любить тебя.
Никогда еще Сильвия не была так красива, как в момент, когда произнесла эти слова. И никогда еще глаза ее не лучились таким чудесным, таким чарующим светом, волшебным и тревожащим одновременно, как в тот момент, когда она медленно продолжала свою речь. Ее самоуверенность, всегда такая незыблемая, сейчас, когда она осознала всю важность своего решения, казалось, была основательно поколеблена.
– Есть еще многое, о чем мы не говорили, – сказала она с некоторым беспокойством, перебирая в памяти череду разных обстоятельств. – Мой новый фильм – не стану отнимать у нас время на мелочи – так вот, мой новый фильм будет сниматься в Англии и Италии. Это значит, что я уеду на три месяца. Когда вернусь, смогу приехать к тебе на пару-тройку недель, а потом, после Рождества, – опять на съемки, уже в другом фильме, в Голливуде. Это будет продолжаться целыми днями в течение недели. Ох, радость моя, я смогу видеть тебя только по выходным. Три месяца, Майк, три месяца врозь, и только несколько недель вместе в перерывах между съемками! А потом еще хуже – только по выходным. Согласен ты на такую жизнь?
– Да, если ты согласна, – ответил он осторожно, стараясь не выдать голосом мрачных мыслей. Он ни разу еще серьезно не задумался, не попытался понять, что представляет собой жизнь кинозвезды. Зачем загадывать вперед, ломать голову над тем, что, как он надеялся, решится само собой. Он просто не должен потерять ее. Не может. Так что уж тут выбирать.
