– Он говорил что-нибудь о покупке земли? – спросила Валери.
– Нет, Валери, он говорил о покупке коровы, – сказала Лидди уничтожающим тоном. – Конечно, он хочет скупить земли. Все хотят это сделать уже на протяжении двадцати пяти лет, а ответ всегда один и тот же. Ваш отец не желает продавать.
– Удивляюсь, – медленно сказала Фернанда, как будто думая вслух. – Если отец женится на Рэд Эпплтон, не изменится ли все? Может быть, он будет готов продать – ведь ему понадобится больше времени, чтобы наслаждаться жизнью? И помимо всего, Рэд близка с ним, все знают об этом. С его стороны будет очень некрасиво просить ее отказаться от привычного образа жизни и переехать на ранчо – и в то же время как бы это выглядело, если бы он стал жить за ее счет?
Лидди подавилась глотком «Эвиана».
– Женится! – прошипела она, когда дыхание у нее восстановилось. – Вы говорите об этом, как о чем-то маловажном! Почему вы мне об этом ничего не рассказали? Как далеко это все зашло?
– Ферни все это выдумывает на ходу, мама, – поспешила сказать Валери. – Их просто часто видят вместе.
– На протяжении уже нескольких месяцев, Вэл, и подозрительно часто, – запротестовала Фернанда. Ей не понравилось, что ее предположения так легко отметают.
– У вас обеих нет ни капли здравого смысла, – зло сказала Лидди. – Если существует хоть малейший шанс, что ваш отец снова женится, вы соображаете, что это означает для вас обеих? Этой Рэд только сорок один. Что удержит ее от того, чтобы завести ребенка или даже двух, уж если на то пошло? И как знать, не будет ли ранчо оставлено любому отпрыску мужского пола, которого она может заиметь? Так поступали все Килкуллены, с тех пор как пришли сюда из своих болот и начали вести себя как британские аристократы.
– Ты хочешь сказать, что отец может убрать нас из завещания? – недоверчиво спросила Валери.
– А почему бы и нет? – ответила Лидди, стараясь подавить свое раздражение, вызванное этими убийственно невежественными, наивными детьми. – Если у него родится сын, он совершенно спокойно оставит вам и вашим детям какие-нибудь ничего не значащие сувениры и сохранит ранчо как единое целое для своего сына; Он думает, что у вас обеих достаточно денег. У вас их действительно достаточно, и он уже заплатил благодаря мне за ваше дорогое образование.
Валери и Фернанда сидели в оцепенении и молчали. Болтая о Рэд Эпплтон и ее действиях, ни одна из них не продумала это дело до возможного логического конца. Они слишком привыкли считать себя непререкаемыми наследницами, чтобы представить, что может родиться еще какой-нибудь наследник и занять их место. Таких вещей просто не бывает в современном мире. Но они знали Майка Килкуллена и знали, что он жил совсем не в современном мире.
– Естественно, вы двое не подумали о каком-нибудь противодействии, – промолвила Лидди саркастически.
– А что мы можем сделать, мама? Едва ли нам стоит ехать в Калифорнию, чтобы разрушить этот маленький роман, – с трудом проговорила Валери.
– Вы обе должны сейчас хорошо подготовиться к тому, чтобы провести Рождество на ранчо, вы и ваши дети, все до одного. Фернанда, твоему Джереми сейчас девятнадцать, а Мэтью – семнадцать. Твоя Хейди и три дочери Валери – все прелестны. Если шесть внуков, двое из которых уже молодые люди, будут постоянно крутиться возле него, у вашего отца вряд ли хватит времени, чтобы встречаться с этой Рэд, и, вполне вероятно, он осознает, что у него уже есть наследники.
– Но мои дети планируют лыжи, – запричитала Фернанда.
– А у моих девочек сплошные званые вечера в течение всех рождественских каникул, – добавила Валери.
– Абсурд! Все это не имеет значения. Они должны быть на ранчо. И в хорошем настроении. Без хныканья, – отрезала Лидди.
– Но, мама, одно дело, когда ты посылала нас на ранчо всякий раз, как только считала возможным. И мы понимали почему. Но наши дети родились не там, они многого не знают ни о тебе, ни об отце, мы воспитывали их не так, как воспитывала нас ты. Как мы сможем им все объяснить? – спросила Валери.
– Я не знаю, и это не моя забота, но вы обязаны это сделать! Если ваш отец женится снова, вам придется делить поместье с его женой, даже если у них не будет детей. А потом ведь есть еще эта Джез, которая практически живет там! Отец может оформить завещание, как он только пожелает. А что, если он ничего не оставит вам? Что, если ранчо перейдет к Джез и его новой жене? А вы получите крохи с его счета в банке, как когда-то получила я? Речь идет о миллиардах долларов! Неужели вы, две ничтожные дурочки, не можете этого понять?
Валери и Фернанда обменялись взглядами, в которых отражался ужас. С тех пор как они помнили себя, мать внушала им, что пожертвовала своей семейной жизнью, чтобы дать им образование и преимущества, которые они получили в результате учебы в хороших школах-пансионатах на Восточном побережье и дружбы с хорошими девочками из хороших семей. Они знали, что обязаны ей тем, что избежали участи вырасти парой деревенских сереньких мышек из знаменитого округа Оранж. Подразумевалось, что, когда они действительно станут наследницами, они обеспечат Лидди хорошими процентами в обмен на то, что она для них сделала. Ни Валери, ни Фернанда никогда не ставили под вопрос это условие, и сейчас они этого не делали, но прекрасно понимали, что их мать паниковала не столько по поводу их благополучия, сколько по поводу своего будущего.
Никогда раньше они не слышали паники в голосе Лидди Килкуллен и поэтому, уловив ее сейчас, моментально поддались ей. Три женщины сидели молча, уставившись на скатерть, пока официант убирал тарелки с недоеденной рыбой. Фернанда и Валери отчаянно пытались решить для себя вопрос, как им заставить своих детей изменить планы и принять предложение о поездке на ранчо.
Мысли Лидди помчались вперед. Димс Уайт исполнял обязанности губернатора Калифорнии уже второй срок. Он и Нора все еще приезжали в Марбеллу, когда Димс был в состоянии вырваться, даже если только на одну неделю. Удивительное влечение Лидди и Димса друг к другу не ослабевало. А то, что встречи были так редки, делало их еще более важными, наполняло особым смыслом. Лидди так и не изменила свою короткую стрижку, которая нравилась Димсу. Ее тело, которое она тренировала с неослабевающим фанатизмом, оставалось таким же твердым и мускулистым, как и всегда, ибо у нее никогда не возникало желания изменить облик той женщины, которую Димс встретил однажды вечером в Сан-Клементе и моментально так высоко оценил.
Теперь, когда из-за его положения он всегда оставался в поле зрения публики, Димс Уайт опасался давать выход своим гомосексуальным наклонностям. Комната Лидди, с ее затенением и охристо-золотистым отсветом дневного солнца, тяжелым запахом цветов, была единственным местом в мире, где он мог вообразить себя снова беспечным молодым человеком, каким был когда-то, впервые оказавшись в ее кровати. Приходя в ее комнату каждый день после полудня, он уходил только тогда, когда они оба были удовлетворены. И хотя Лидди об этом не догадывалась, для него она стала его матросом.
