— Привет, — обратилась она к подруге, но Лекс не подняла головы. — Привет, — повторила Жени.
Лекс не ответила и по-прежнему сидела с опущенной головой — свет падал за ее спиной. Жени подошла к кровати и протянула руку:
— Лекс, пожалуйста, можно мне к тебе?
Лекс подвинулась к подушкам, уступая место. Жени колебалась, и подруга почувствовала ее сомнения:
— Боишься?
— Я… нет… — в смущении Жени присела на краешек кровати, свесив ноги на пол.
— Это не заразно.
— Лекс, ты ведь знаешь, нужно просто больше времени. Будут еще операции и в конце концов…
— Я стану красавицей? Может быть, буду выглядеть, как бабушка с новым лицом, слепленным из человеческой кожи. Из кожи трупов умерших женщин.
Жени содрогнулась:
— А где она, твоя бабушка? — невольно спросила она.
— А разве не помнишь? Замужем. Теперь она — миссис Фелип Луис Марен и, может быть, как раз сейчас кувыркается с мужем на ложе новобрачных.
Год назад, подумала Жени, они бы шутили по этому поводу, придумывали бы для Розы Борден Марен смешные сюжеты и сами над ними бы смеялись.
— Спасибо Эли Брандту, — продолжала Лекс. — Это он обдирал лица умерших девушек, чтобы дать возможность бабушке порезвиться на сене. Если бы умерла я, моя кожа никому бы не пригодилась.
— Но в этом заключается лечение.
— Благодаря которому я стану красавицей, — Лекс в упор смотрела на подругу, и Жени, не в состоянии ее переглядеть, опустила глаза. — Смотри на меня!
Жени подчинилась.
— Признайся, я тебе противна, — произнесла она, как будто торжествующе. — Мне это чувство знакомо. Когда я смотрю в зеркало, меня тянет блевать.
Жени припомнился отец. Он избегал зеркал, кроме того случая, когда готовился встретить Бернарда.
Внезапно Лекс подалась вперед и протянула к ней руки:
— Поцелуй меня, Жени.
— Нет.
Руки Лекс безвольно повисли, тело соскользнуло на подушки, но голос сделался угрожающим:
— Я сказала, поцелуй!
Жени поднялась с кровати. Лекс вовсе обезумела.
— Поцелуй меня, иди сюда, сладкая моя, хорошая, поцелуй…
— Я приведу врача.
— Приведи врача, приведи врача, — заскулила Лекс. — Приведи врача, приведи мать, приведи отца, брата и всех гостей. Приведи их всех сюда, приведи сюда всех людей…
— Лекс! — по голосу Жени чувствовалось, что ее саму охватывает паника. Она не знала, сможет ли уйти.
Глаза Лекс вспыхнули:
— Позови их всех, чтобы я смогла рассказать, как мы зажгли огонь…
Жени в ужасе посмотрела на нее.
— Зажгли огонь и любили друг друга, пожираемые пламенем страсти. Расскажем им об этом обо всем, Жени.
— О чем? — ее голосовые связки так свело, что она едва могла выдавливать из себя звуки.
— Расскажем им, что мы любовницы, стали любовницами с того самого дня, как познакомились. Любовницы в школе, везде. Я скажу им это, и они мне поверят — их единственной дочери и любимой сестре. Вандергриффы и слоны не лгут. Тебе конец, Жени, Жени-любовница. Ты потеряешь все — дорогого Пела. Он не женится на лесбиянке, пытавшейся убить его драгоценную сестру. Вот увидишь, Жени. Вот увидишь. Или… — она вздернула голову. — Или ты сейчас же ляжешь со мной в кровать, — отрывистым стаккато она рассмеялась в напуганное побелевшее лицо Жени. — Ну иди же, дорогая. Иди, кисочка, к своей маме.
Жени рванулась из комнаты, вниз по лестнице, из дома, в ночь.
13
— Куда? — у шофера было тяжелое обвисшее лицо, большие мешки виднелись под глазами.
— В Нью-Йорк.
— Залезайте.
Жени даже не была напугана. Слишком для этого устала, слишком ей нужно было уехать отсюда. До рассвета она пряталась на краю поля, а потом прошла по дороге больше мили, пока не наткнулась на шоссе, но не знала, в какую сторону повернуть.
Потом она заметила собственную тень, длинную и бледную, простирающуюся из-под ног, и повернула налево, на юг. Через полчаса мимо пронеслась машина, но даже не замедлила скорость. Эта, вторая, подъехала к ней еще через пятнадцать минут.
— Угощайтесь, — водитель подтолкнул к ней коробку с пончиками.
— Спасибо, — Жени ни на мгновение не сомкнула глаз. Что о ней подумает Эли? Пел? Мег? Все они? Она потеряла Вандергриффов, как потеряла собственную мать — окруженная молчанием, не имея возможности сказать хоть слово. Жени вновь увидела материнское лицо, услышала ее крик, когда мать уводили, крик, похороненный в самой ее глубине, откуда теперь он пытался возродиться — прямо из недр желудка. — Меня тошнит.
— Опустите окно, — мужчина продолжал вести машину со скоростью шестьдесят миль в час, как будто ему было не привыкать подбирать в семь утра на пустынной дороге молоденьких девушек, которых тошнит на обочину.
Жени давилась, но на этом все и кончилось. В изнеможении она откинулась на спинку сиденья и стала наблюдать за серой лентой дороги, убегающей под колеса автомобиля. Мужчина за рулем не говорил ни слова. Она смотрела на дорогу, пока не забылась тревожным сном, проснувшись через несколько минут от очередного приступа дурноты.
Несколько раз они останавливались — чтобы заправиться и перекусить. После обеда шофер быстро разгрузился в Олбани, а примерно через двенадцать часов после того, как подобрал на дороге, ссадил Жени напротив отеля «Франсуаз».
— Боже мой! — воскликнула Соня, когда увидела свою любимицу у дверей, бледную и трясущуюся. — Боже мой! — она втолкнула ее внутрь, провела вверх по лестнице, и, не задав ни единого вопроса, уложила в постель. Когда Жени отказалась от еды, супа и даже чая, она так расстроилась, что та погладила ее по руке и проговорила:
— Просто устала.
Но Соня возвела глаза к потолку и прокляла всех и вся, кто сотворил такое с ее девочкой.
Жени провела в постели весь следующий день. И еще один день. Большую часть времени она дремала, находясь на грани яви и сна. Помогла тяжелая работа во время учебного года и летних каникул — утомление заставило мозг отключиться и отдыхать.
На третий день в комнату вошел Бернард.
— Ты больна?
— Нет. Когда вы приехали?
— Только что. Соня сказала, что ты заболела.
Жени закрыла глаза:
— Устала.
На прошлой неделе Бернард уезжал за границу и не знал о ее визите к Вандергриффам. Рассказывать не было никакой нужды — всего несколько дней, а он в это время был далеко.
— Устала? В девятнадцать лет? — настаивал Бернард. — Соня говорила, что ты ничего не ешь. Заявилась вечером, как привидение.
