Я отправился на ферму бургомистра на грузовике в компании трех злобных голландцев из Пенсильвании, которые в течение нескольких месяцев добивались назначения переводчиками. После моего объяснения, что я им не конкурент, а также выражения надежды, что они от меня избавятся в течение двадцати четырех часов, те смягчились и сообщили, что выступить я должен в роли дольметчера . По моей просьбе они также перевели «Die Lorelei», что дало мне приблизительно сорок слов (на уровне двухлетнего ребенка), но никакой возможности их составлять у меня по–прежнему не было.
Каждый километр приносил новый вопрос: «А как будет «армия»?.. А как спросить, где туалет?.. Как сказать «мне плохо»?.. «я здоров»?.. «блюдо»?.. «брат»?.. «обувь»?» В конце концов мои флегматичные наставники утомились, а один из них вручил мне брошюру, облегчающую изучение немецкого для человека, сидящего в окопе.
— Часть первых страниц отсутствует, — пояснил бывший владелец, когда я выпрыгнул из грузовика у каменного особняка бургомистра. — Мы пустили их на самокрутки.
Раннее утро. Я постучался в дверь, застыв на ступеньках, точно второстепенный персонаж, ожидающий своего выхода за кулисами. Дверь распахнулась.
— Дольметчер, — представился я.
Передо мной предстал бургомистр собственной персоной, старый, худой, в ночной рубашке. Он сопроводил меня в отведенную мне спальню на первом этаже, изъясняясь языком жестов с такой же легкостью, с какой приветствовал меня, а я, не задумываясь, повторял «Danke schon» при каждом удобном случае, готовясь прервать дальнейшее общение словами «Ich weiss nicht, was soll es bedeuten, dass ich so traurig bin». Эта фраза отправила бы его почивать, убедив, что у него в гостях речистый, но при этом переполненный Weltschmerz
[14]
дольметчер . Но моя военная хитрость была излишней. Он оставил меня отдыхать и собираться с силами.
Главным моим оружием была искалеченная брошюра. Я изучал уцелевшие страницы как драгоценность, восхищенный простотой переложения английского на немецкий. С этим разговорником все, что я должен был делать, — провести пальцем по левой колонке, пока не находилась необходимая мне английская фраза, а затем по слогам озвучить белиберду, напечатанную напротив. Например, фраза «Сколько у вас минометов?» на немецком звучала как «Вифиль Гренада варфар хабн зи?» Немецкий аналог вопроса «Где ваша танковая колонна?» оказался ничуть не сложнее: «Возинт ирэ панцер шпицн?» Я изрекал фразы вроде: «Где ваши гаубицы?» «Сколько у вас автоматов?» «Сдавайтесь!» «Не стреляйте!» «Где вы спрятали мотоцикл?» «Руки вверх!» «Из какого вы подразделения?»
Брошюра быстро подошла к концу, и мое отличное настроение сменилось депрессией. Голландец из Пенсильвании скурил первую половину брошюры и все приложения, практически ничего мне не оставив, кроме инструкции рукопашного боя.
И вот, пока я не смыкал глаз, лежа на кровати, драма, в которой я мог бы играть, родилась в моем воспаленном воображении…
Дольметчер (обращаясь к дочери бургомистра ) . Я не знаю, что случится со мной, я в печали. (Заключает ее в объятия.)
Дочь бургомистра (с трогательной застенчивостью) . Прохладой веют сумерки, и тих простор Рейна…
(Дольметчер подхватывает дочь бургомистра на руки, несет ее в свою комнату.)
Дольметчер (мягко) . Сдаюсь.
Бургомистр (размахивая парабеллумом) . Ах! Руки вверх!
Дольметчер и дочь бургомистра . Не стреляй!
(Из нагрудного кармана бургомистра выпадает карта диспозиции первой американской армии.)
Дольметчер (в сторону, по–английски) . Что это бургомистр союзников делает с картой диспозиции первой американской армии? И почему это я должен разговаривать с бельгийцем на немецком языке? (Он выхватывает парабеллум из–под подушки и целится в бургомистра .)
Бургомистр и дочь бургомистра . Не стреляй! (Бургомистр опускает «люггер», съеживается, усмехается.)
Дольметчер . Из какого вы подразделения? (Бургомистр угрюмо молчит. Дочь бургомистра подходит к нему, тихо плачет. Дольметчер поворачивается к дочери бургомистра .) Где вы спрятали мотоцикл? (Оборачивается к бургомистру .) Где ваши гаубицы, а? Где ваша танковая колонна? Сколько у вас минометов?
Бургомистр (уступая) . Я… Я сдаюсь.
Дочь бургомистра . Как все это печально…
(Появляется конвой , состоящий из голландцев из Пенсильвании, совершая обычный обход как раз вóвремя, чтобы услышать, как бургомистр и дочь бургомистра сознаются, что они — агенты нацистов, десантированные в тыл американской армии.)
Сам Иоганн Кристоф Фридрих фон Шиллер, и тот не написал бы лучше, прибегнув к тем же выражениям, а ведь это были единственные слова, что я знал. У меня не было ни малейшего шанса выпутаться из этой истории, и я не видел никакой радости в том, чтобы, став военным переводчиком в канун Рождества, не знать при этом даже, как сказать «Поздравляю!».
Я застелил постель, завязал тесемки вещмешка и, раздвинув шторы, растворился в ночи.
Неусыпные часовые направили меня в штаб батальона, где я застал большинство офицеров, — одни возились с картами, другие заряжали оружие. Всюду ощущался дух приближающегося праздника, и знакомый подполковник, затачивая восемнадцатидюймовую финку, напевал под нос веселую песенку.
— Черт бы меня побрал! — воскликнул он, заметив меня в дверном проеме. — К нам явился наш «Шпрехен зи дичь». Ну, рассказывай. Ты разве сейчас не должен торчать в доме мэра?
— Смысла нет, — ответил я. — Там говорят на диалекте, а я–то — на литературном немецком!
Подполковник был впечатлен:
— Ты слишком хорош для них, ага? — Он провел по лезвию ножа указательным пальцем. — Но у меня такое чувство, что очень скоро мы с твоими литераторами встретимся, — сказал он и затем добавил: — Мы окружены!
— Мы их оприходуем, как принято у нас, в Северной Каролине и Тенесси, — заявил полковник, который никогда не проигрывал на маневрах дома. — Ты остаешься тут, сынок. Я подумываю сделать тебя своим личным переводчиком.
Спустя двадцать минут я снова оказался в шкуре дольметчера. Четыре «тигра» подкатили к самым дверям штаба, и два десятка немецких пехотинцев окружили нас с автоматами наперевес.
— Скажи же что–нибудь! — приказал полковник, наконец собравшись с духом.
Я пробежался глазами по левой колонке разговорника, пока не наткнулся на фразу, наиболее четко отражавшую наши чувства.
— Не стреляйте! — произнес я.
Ввалился немецкий офицер из танковой бригады — взглянуть на пленников. В руке его была брошюра, чуть тоньше моей.
— Где ваши гаубицы? — спросил он.
Юный женоненавистник
Джордж М. Гельмгольтц, учитель музыки и дирижер оркестра средней школы имени Линкольна, умел изобразить, почитай, любой музыкальный инструмент. Захочет — завопит, точь–в–точь кларнет, а захочет — забормочет на манер тромбона либо заорет, как труба. Надует свой внушительный живот — и заревет фанфарами, вытянет нежно губы, прикроет глаза и засвищет флейтой–пикколо.
