К ним на крыльцо поднялся молодой парень. Подошел незаметно. Аким обратил на него внимание, когда под ним заскрипели деревянные ступени.
— А это наш комсомольский вожак, — представил подошедшего председатель. — Знакомьтесь, уполномоченный из города, товарищ Поплавков.
— Подвиг! — представился комсорг, стиснув руку Акима, словно хотел раздавить.
— О-о! Тоже революционное имя взяли? — Аким резко тряхнул рукой, освобождаясь от рукопожатия, словно ладонь из тисков вытащил. — Давно озвездились? — инквизитор спрашивал без тени улыбки. Нельзя, чтобы первый день в селе начинался с конфликта или недопонимания.
— Нет, фамилия, доставшаяся от родителей. Меня так все зовут. И вы меня называйте. Привык, — ощерился главный сельский комсомолец. — Ношу свою фамилию с гордостью как память о предках и как оберег. Она не дает мне падать духом, когда тяжело на сердце.
Напоминание об обереге царапнуло слух инквизитора. Комсомолец, а не боится говорить о таких вещах вслух? Тем более первому встречному. Кто он для них, городская штучка, приехавший на время? Решит свои дела и укатит восвояси.
Без всякого перехода он вызверился на Поплавкова:
— Зачем к нам приехали? Что, в ревкоме не знают, что у нас неспокойно? В лесах бандиты. Люди исчезают без следа. В селе пятая колонна окопалась. Кулачья хватает. Контра на контре. С вами что случится — нам отвечать. — Он бросал слова грубо, почти угрожающе, словно уполномоченный его лично чем-то обидел и его присутствие в селе нежелательно.
— Не кипятись, Подвиг, авось и я пригожусь.
Председатель дипломатично отмалчивался. Было видно, что он робеет в присутствии комсорга, хотя и значительно старше его по возрасту. Время перемен стерло различие между классами и социальным положением, убрало почтение к возрасту, возведя новые барьеры, например как высота политически значимой должности. Начальник сельской комсомольской ячейки, похоже, был выше председателя по своему статусу. А может, просто подмял под себя? Сразу видно, волевой товарищ, которому плевать на чужое мнение.
Резкий, угловатый комсорг, с заостренными носом и квадратным подбородком, напомнил Акиму виденный им плакат на Путиловском заводе. Наспех отпечатанный на плохой бумаге плакат призывал к борьбе на полное уничтожение. Поджарый красноармеец насаживал на штык толстопузого буржуя в смокинге и цилиндре с длинной сигарой в руке. Рядом с ними возвышался над схваткой кузнец с занесенным в руках молотом, будто раздумывая, кого первым отоварить по башке. Неизвестный художник смог передать экспрессию и брызжущую ненависть к старому миру.
Подвиг непрерывно зыркал по сторонам, будто опасаясь подвоха, постоянно бросая на уполномоченного подозрительные взгляды. Светло-голубые, почти белесые глаза находились в непрерывном движении.
— А это что за буржуйская цацка? — Подвиг впился взглядом в запястье Акима.
На левой руке уполномоченного из города зеленел изящный браслет, плотно прилегавший к коже. Он был вырезан из одного куска малахита. Изящные ящерицы, державшие друг дружку за хвост, образовывали неразрывный круг. Непонятно, как он его надел на руку. Ни защелки, ни замочка не видно. Браслет выглядел как единое целое, намертво окольцевав руку. Не трофей, подарок, напоминание о старой случайной встрече в лесу на Урале с девушкой в районе Медных гор.
— Так… сувенир на память, — туманно объяснил Аким, не вдаваясь в подробности. Он поправил так не вовремя завернувшийся рукав гимнастерки. — Пуговица оторвалась. Надо будет пришить.
— Понимаю, — заговорщицки подмигнул комсорг. — Экспроприация экспроприаторов. Помню, в восемнадцатом в Петрограде мы с братишками с Балтфлота одну симпатичную бабенку зацепили. Вся в мехах с ног до головы. А всяких цацек на ней, как игрушек на новогодней елке. В возрасте, но еще ничего себе. Справная буржуйка, фигуристая. Короче, на любителя. Мы ее потом…
Что он потом с революционными матросиками делал с буржуйкой, Аким так и не узнал. Подвиг не успел дорассказать. Его позвала женщина в красной косынке, повязанной на голову: «В какой комнате будем проводить звездины? В горнице?» Но Поплавкову нетрудно было представить полет фантазии революционных буревестников в брюках клеш и тельняшках под распахнутыми бушлатами. Даже холодный ветер с Финского залива не мог остудить горячие головы, раздувая из искры пламя до небес. Тогда много человеческой шелухи, летящей на запах революционных лозунгов и крови, славно порезвилось в городе.
На стихийных митингах бурлившего Петрограда стали появляться ораторы без роду и племени. С кумачовыми бантами на груди и одинаковыми мертвыми глазами они смущали голодранцев призывами к самосудам над кровопийцами трудового народа, их родственниками до седьмого колена и ближним окружением из прикормленных холуев. Одновременные массовые казни должны были способствовать ритуалу вызова Зверя из Финского залива на берег. Еще немного, и заварилась бы такая кровавая каша, которую долго пришлось бы расхлебывать, опоздай инквизиторы на пару дней. Волна погромов и расстрелов накрыла город, но без того размаха, на который рассчитывали посланцы Туманного Альбиона. Зверь из моря не насытился бы населением одного города, а пополз бы дальше по России. Верста за верстой. Изничтожая все живое на своем пути.
Аким прекрасно помнил стылый декабрь восемнадцатого. Их оперативная группа моталась по Петрограду как пожарная команда. От дома к дому, вскрывая сплетенную двумя английскими магами сеть, законспирированную под разведывательное подполье. Одного взяли, второй ушел в последний момент. Бесплотной тенью просочился через кордоны, оставляя за собой кровавый след из остывающих на грязном снегу тел чекистов и патрульных.
Браслет — это отдельный разговор. Он достался ему в подарок от девушки, встреченной в лесу. Аким подумал, что она заблудилась, и предложил вывести ее к людям. Недолго шли по тайге. Тропинка быстро вывела их на опушку. Прощаясь, она достала из лукошка с грибами браслет и надела ему на руку. На прощание вертлявая, подвижная, как ртуть, девушка коротко обронила: «Спасибо, добрый человек. Возьми на память. Будет тебе оберегом. У каждого ловца должен быть такой. Браслет сам решает, когда прийти на помощь хозяину». Сказала и исчезла в лесной чаще предгорья. Будто ее и не было. Аким как ни силился, а браслет снять не смог. Может, это была награда за то, что он нашел и извел термитными гранатами гнезда каменных змей? Яйца в кладке уже почти созрели. Еще немного, и проклюнувшиеся из них каменные полозы вырвались бы на свободу. Очень скоро Медные горы стали бы похожи на головку швейцарского сыра, источенные многочисленными переплетениями змеиных лазов и нор. Потом набравшие силу змееныши принялись бы за охотников и лесорубов, а затем дошла бы очередь до ближайших хуторов и деревень. Это только в сказках Каменный Полоз и его гаденыши помогают рудознатцам и старателям. На самом деле это кровожадная и злопамятная тварь. Долгоживущая, дающая потомство раз в сорок лет. Сам старый Каменный Полоз ушел от Акима. Скрылся. Закаменел среди скал на сорок лет. Не найти, пока не выйдет из спячки. Уполз, затаился до поры среди каменных глыб. Что-что, а ждать он умел. Это легко делать — человеческий век короток, а у Каменного Полоза в запасе целая вечность. За сорок лет кровавое пиршество обрастет слухами и домыслами, а потом плавно перейдет в разряд сказок и побасенок. Местные жители утратят бдительность к очередному пробуждению пожирателя, облегчая ему охоту на людишек. Рассказы стариков обычно всегда воспринимаются молодежью не иначе как бреднями выживших из ума седобородых долгожителей. Замедленный метаболизм и змеиный расчет позволяли вести людоедскую охоту до бесконечности. Ничего, через четыре десятка лет инквизиторы будут ждать. Не он, так другие будут здесь. Короткоживущие тоже умеют ждать, а в злопамятности могут потягаться с любым Каменным Полозом.
