— Топливо под горловину. Вытащил колодки, а?
Инквизитор не успел услышать ответа на свой вопрос, как рядом грохнул взрыв. Взвизгнули осколки. Ван, охнув, схватился за живот. Поплавков бросился к нему.
— Что с тобой?
— Моя отвоевался.
— Рана нестрашная. Поправишься. Еще повоюем, — Поплавков видел, что с таким глубоко проникающим ранением в живот тот долго не протянет. Желтое лицо вмиг побелело, на верхней губе выступили бисеринки пота. И это на такой адской жаре.
— Моя не везет, — пожаловался Ван. — Хотел башку бека привезти, не удалось. Думал деда порадовать, и опять неудача…
Откуда метнули гранату? От развалин не добросить, слишком далеко. Взгляд остановился на убитом часовом. «Труп» ожил и пытался дотянуться до ремня лежащей на песке винтовки. Каждое движение ему давалось с трудом. Он встретился взглядом с инквизитором, губы раненого искривила злая улыбка. Аким вскинул карабин и нажал на курок. Сухо щелкнул затвор. В горячке боя он забыл, что расстрелял все патроны и обойма пуста, как кошель нищего.
Поплавков в несколько прыжков подскочил к так некстати ожившему покойнику. Ошибку надо исправлять. В глазах часового не было страха или тоски. Может быть, безмерная усталость? Акиму некогда было вглядываться.
Часовой все продолжал тянуться к оружию. Врешь, твое время вышло.
«Хороший солдат. Пощады не просит. Ухмыляется из последних сил врагу в лицо».
Инквизитор коротко, без замаха ударил прикладом, окованным металлом, в ухмыляющееся лицо. Под деревянным ложем громко, с чавкающим всхлипом хрустнуло.
Одновременно с ударом раздался грохот осыпающихся каменных глыб. Ближайшая к полевому аэродрому полуразвалившаяся от времени стена окончательно рухнула с грохотом, подобным горному обвалу.
Древняя кладка не выдержала напора закованного в хитиновую броню монстра. Так паровой каток прет к своей цели, выбирая кратчайшее направление, сметая все на своем пути. Из облака поднявшейся пыли торчали две исполинские жвалы, безостановочно перемалывающие воздух. Бронированное тело исполинской твари скрывала клубящаяся пыль. Монстр безошибочно шел по их следу, как хорошо выдрессированный сторожевой пес. Пылевое облако висело в воздухе, не собираясь оседать. Хорошо, что чудовище осталось без глаз. Фора во времени, пока тварь сориентируется по запаху, им не помешает.
Что они могут сделать с исполином древнего мира, вырвавшимся на простор? Да ничего! Две букашки против стихии. Их сметут с лица земли и не заметят. И кровавых брызг не останется. Песок все быстро впитывает. Ему, песку, все равно: водица это или кровушка людская.
Аким побежал к аэроплану. Ван завалился набок, свернувшись эмбрионом. Поза, дающая иллюзию, что боль станет меньше. Глаза закрыты, похоже, потерял сознание.
— Держись, — хрипло подбодрил инквизитор и вдруг увидел, вглядываясь в узкие, налитые болью глаза, что Ван не жилец.
— Пи-и-и-ить, — сдавленно протянул очнувшийся пулеметчик.
Поплавков левой рукой бережно поддержал голову товарища.
— Спа… си… бо, — прошептал Ван чуть слышно. — Коман… ди… ра.
— Я, Ван, я. — Аким сорвал с пояса флягу. Свинтил крышку и приложил горлышко ко рту раненого. Дважды дернулся кадык. Последние капли воды переместились в горло Вана. Все, воды больше нет.
Инквизитор, кряхтя, обхватил китайца под мышки и потащил к аэроплану.
— О-ох-х! — застонал Ван.
— Ничего, потерпи. Меня жизнь не так корежила, и то жив.
Инквизитор сорвал с себя кожаную куртку, обрывая пуговицы. Кое-как натянул ее на раненого, весь испачкавшись в крови. Застегнул на две оставшиеся пуговицы. На высоте будет холодно, а пулеметчик и так потерял много крови. Аким засунул под гимнастерку сложенную вдвое матерчатую кепку Вана, с которой тот никогда не расставался. Перебинтовать рану не было времени. Поднатужившись, Поплавков перевалил тело через борт кабины на место пилота-наблюдателя. Жесткое сиденье приняло раненого. Голова мотнулась, как у тряпичной куклы, свесилась на грудь.
Инквизитор залез на место первого пилота. Ноги и руки предательски дрожали от пережитого напряжения. Собраться! Аким нажал большим пальцем кнопку электрозапуска. Ничего, тишина! Несколько раз дернул ручку бензонасоса, вверх-вниз, подкачал топливо. Нажал! Мотор чихнул. Еще раз. Мотор завелся с пол-оборота. Винт пропеллера превратился в смазанный круг. Так, ручку управления на себя. «Фарман» дернулся, как живой, и медленно покатился вперед, с каждой секундой набирая скорость. Аэроплан начал разбег. Пару раз подпрыгнул на неровностях взлетной полосы полевого аэродрома. Инквизитор направил руль высоты в небо, добавил оборотов. Мотор взревел, и аэроплан оторвался от земли, устремившись в небо. Там только птицы, и нет богомерзких чудищ. «Фарман», задрав нос, набирал высоту, с каждой секундой удаляясь от мертвых песков. Чем больше расстояние между ними и старыми развалинами, тем лучше.
Ушли! Вырвались! Не суждено им остаться здесь. У них другая судьба. У их судьбы сегодня другие планы на будущее.
Снизу донесся рев, полный разочарования и злобы. Ушли мерзкие двуногие человечки. Людишки обманули. Нет крыльев, а все равно смогли улететь. Обманули…
Аким поднялся на тысячу двести метров и выровнял аэроплан. Ветер весело свистел. Инквизитор радостно подумал: «Все было не зря. Враг будет плакать всегда».
Чудовище задрало вверх уродливую морду. Высоко в небе ястребом летел аэроплан.
За спиной летчика бледный как полотно китаец бессвязно шептал какие-то слова, из которых только одно «спасибо» и было понятно.
— Я не сдамся. Ни за что не сдамся. Я инквизитор! — Поплавков кричал, стараясь перекричать гул мотора. — У меня есть отличное качество — я никогда не сдаюсь.
Ван кивал в такт, когда аэроплан качало. Кивал, словно соглашаясь со всем, что говорил Аким. А потом он закрыл глаза, как если бы уснул…
ГЛАВА 8
Из бывшей столицы на Петроградский вокзал Москвы прибывал поезд. Бывший Николаевский вокзал собирался встречать его полной разрухой и запустением. Облупившаяся краска на стенах, разбитые стекла, перекрещенные доски на бывших витринах… Люди, в большинстве своем разношерстно и бедно одетые, превратили, хоть не по своей воле, а только чтобы как-то выжить в сложных обстоятельствах, это когда-то величественное здание в низкосортный базар. Впрочем, как и все вокзалы в этом, ныне столичном граде. Да и по всей стране, бывшей империи, а теперь Советской республике дела обстояли не лучше.
Здесь все можно было купить из-под полы, официально же любая частная торговля признавалась новыми властями спекуляцией, и кара против спекулянтов была одна — расстрел. В Питере она применялась почаще, в Москве пореже, в старой-новой купеческой столице на спекуляцию, как правило, смотрели сквозь пальцы, иначе просто не выжить было горожанам.
