Аргумент был выстроен довольно грамотно, однако логика — логикой, а жизнь — жизнью. Всяк пойманный тобою на противоречии имеет право обвинить тебя в казуистике.
— Это демагогия, — улыбнулся чиновник. — Забирайте ваш конверт… уж не знаю, что в нём содержится…
— Я тоже, — утешил юноша.
— Что ж, это мудро, — одобрил Перверзев. — Короче, берите его, пока я не пригласил свидетелей, и идите, молодой человек, идите, идите… Разговаривать я намерен только с самим Ефремом Поликарповичем.
Посетитель встал, с невозмутимым видом забрал конверт и, не сказав ни слова, двинулся к дверям. Начальник господнадзора ощутил некую растерянность. Вроде бы и выставил, а радости никакой. Ведь ни для кого не секрет, что чиновники, хотя бы и безупречные, питаются отрицательными эмоциями посетителей. Поэтому для них главное не сам отказ, но ответные чувства, возникающие в том, кому отказано.
В данном случае ответных чувств как-то не улавливалось.
* * *
Помнится, когда Глеб Портнягин входил в кабинет, приёмная была пуста. Теперь же в ней, кроме секретарши, находились двое: на одном из металлических стульев, выпрямив спину, терпеливо ждала своей очереди худощавая девушка с неподвижным горбоносым лицом индейского вождя, на другом вальяжно расположился дородный породистый мужчина с седеющей львиной гривой, в котором Портнягин узнал известного баклужинского нигроманта Платона Кудесова.
— Как? — дружески поинтересовался нигромант.
— Никак, — известил вышедший. — Ефрема требует.
— Да-а… — негромко, но раскатисто промолвил старший собрат по ремеслу. — Узнаю Поликарпыча. Водкой не пои — дай ученика подставить…
— Что ж вы? — забеспокоилась девушка. — Заходите!
— Только после вас, — галантно пророкотал Платон Кудесов и, дождавшись, когда горбоносая скроется за дверью, доверительно обратился к Портнягину. — Молодая, неопытная… Не знает ещё, что второй по счёту лучше не соваться…
— Провидица какая-нибудь? — спросил Глеб, тоже посмотрев на светлый натуральный шпон двери.
— Да так… В городской библиотеке комнату арендовала, порчу куриными яйцами выкачивала. А желтки, дурашка, сливала в общественный туалет. У персонала, понятно, проблемы со здоровьем начались. Накатали телегу, теперь вот неприятности у девчоночки…
— Знакомая история… Как там Игнат?
— Игнат-то? Ничего… Пока не жалуюсь. Смышлёный парень. О тебе часто рассказывает… Вы ж с ним в одном классе учились?
— Х-ха! Даже за одной партой сидели…
— Тесен астрал, — глубокомысленно заметил маститый чернокнижник. — А всё-таки, прости старика, зверь твой Ефрем… Нет чтобы самому сюда сходить — тебя послал! Не чаешь уже, наверно, как от него сбежать…
— Это он не чает, как от меня сбежать, — хмуро огрызнулся Глеб.
— Ну-ну… — развеселившись, сказал Платон Кудесов. — А сейчас что делать думаешь? Поликарпыч-то страсть не любит, когда ученики помощи просят…
— Не стану я ничего просить, — буркнул Глеб. — Сам что-нибудь соображу…
Дверь кабинета медленно открылась, и в проёме возникла всё та же худощавая девушка с лицом индейского вождя. Скальп был на месте, но в остановившихся глазах просительницы стыло отчаянье. Из блёклой кожаной сумочки сиротливо торчал уголок конверта.
* * *
«Что может быть покладистее, уживчее и готовнее хорошего, доброго взяточника?» — воскликнул когда-то Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин и был совершенно прав. Чиновник, не подверженный мздоимству, существо решительно невыносимое. Как говаривал другой титан нашей словесности, ему обязательно нужно «отмстить вам за своё ничтожество». Вот он приходит домой со службы, выедаемый изнутри чувством собственной неполноценности, — и кажется озлобленному клерку, что уже и родня глядит на него с немым укором: лопух ты, лопух! И чего, спрашивается, день деньской штаны в кабинете просиживаешь? Все люди как люди, а ты…
Касьян Парамонович Перверзев был не таков, хотя одному Богу известно, каких сил ему стоило подчас сохранять самообладание даже в общении с близкими и родными.
— А знаешь, Глаша, — удручённо признался он дома за чаем. — Мне сегодня опять на работе взятку предлагали… И не одну…
Супруга сделала сочувственное лицо, ободряюще огладила усталую руку мужа.
— Причём нагло так, в конверте… — Перверзев ссутулился, вздохнул и отложил серебряную ложечку на фарфоровое блюдце.
— Много? — соболезнующе спросила Глафира.
— Не знаю, не смотрел… Просто указал на дверь.
— Правильно сделал, — решительно сказала она. — Наверняка ментовка подослала. Купюры, небось, меченые, во всех пуговицах скрытые камеры понапрятаны! Вчера вон по телевизору…
— Да не в том дело… — тихонько застонал Касьян. — За кого ж они меня все принимают… Ну почему так, Глаша, почему?
— Потому что ума у людей нет, — грубовато отвечала Глафира. — Не понимают, что карьера дороже. Засиделся ты что-то, Касьянушка, в господнадзоре, — спохватившись, ласково добавила она. — Пора уже и в госнадзор перебираться…
— Эх… — с тоской молвил Касьян. — И ты тоже, Глаша, думаешь, что я ради карьеры…
Скорбно улыбнувшись, встал из-за чайного столика красного дерева и устремил светлый печальный взор в стрельчатое готическое окно особняка, где нежно синело небо ранней осени и алела кленовая ветвь.
— Съездить прошвырнуться? — уныло помыслил он вслух.
* * *
Остановив иномарку на опушке, Перверзев выбрался наружу и, захлопнув дверцу, полной грудью вдохнул насыщенный грибной прелью воздух. Проверил противоугонку и, застегнув тёмную замшевую куртку, побрёл среди ясеней, нарочно шурша палой листвой.
Благодать. Если бы не эти одиночные вылазки на природу — с ума сойти недолго. Вскоре ясени кончились, пошла дубрава. Потом меж стволами блеснула вода. Свет предзакатного солнца, отражаясь в озёрной глади, ложился на песчаный бережок, размывая тени, делая их прозрачными.
Самое начало сентября. Дубы ещё не начали желтеть, но их листья уже стали жёсткими, как бы жестяными, подёрнулись белёсым налётом. Если смотреть со стороны солнца, кроны — будто кованые.
Песчаная дорожка вильнула и вывела Перверзева на пологий бугорок, увенчанный гладко срубленным пнём. Вернее, не срубленным, а срезанным мотопилой, что, впрочем, тоже годилось для предстоящего ритуала. Сердце толкнуло в рёбра, замерло, заколотилось. Касьян приостановился, пристально оглядел округу. Глушь. Безлюдье. Достал из кармана куртки ножик, приблизился к пню и, что-то пробормотав, с маху снайперски вонзил лезвие в самый центр годовых колец.
Ещё раз огляделся. Никого.
Ну, с Богом…
Начальник господнадзора отступил на шаг, примериваясь, затем вдруг кинулся головой вперёд. Кувырнувшись, оказался на четвереньках. Есть! Вышло! С первого раза…
