С началом Великой Отечественной войны публикации возобновились, сначала под псевдонимом Д. Боевой, потом, к концу войны, под первоначальным псевдонимом. В антифашистских стихах и баснях Бедный, в полном противоречии со своими прежними произведениями, призывал братьев «помянуть старину», утверждал, что верит «в свой народ» и при этом продолжал восхвалять Сталина. Новые «стихи» Демьяна так и остались незамеченными. Не сумел он вернуть и прежнее положение, и расположение вождя.
(Цитируется по Википедии)
Ужасно
В 1943-м, переломном году Великой Отечественной войны, И.В. Сталин начал готовиться к послевоенной денежной реформе. Он поинтересовался мнением наркома финансов А.Г. Зверева. На заседании Политбюро ЦК ВКП(б) был рассмотрен подробный план подготовки денежной реформы. В одном из разговоров с И.В. Сталиным, педантично относившимся к расходованию финансов, А.Г. Зверев сказал, что ему не нравятся большие гонорары видных писателей, и сказал, что подготовил Докладную записку на этот предмет.
Прочитав записку, Сталин пригласил Зверева и обратился к нему с вопросом: «Стало быть, получается, что у нас есть писатели-миллионеры? Миллионеры-писатели. Ужасно, товарищ Зверев!». Зверев подтвердил: «Да, товарищ Сталин, ужасно». Сталин поинтересовался: «Так сколько же у нас писателей-миллионеров?». Зверев назвал: «Девять писателей-миллионеров, товарищ Сталин». Возвращая Докладную записку, Сталин назидательно указал:
«Ужасно, товарищ Зверев, что у нас так мало писателей-миллионеров. Писатели — это душа нации, память нации. А что они напишут, если не будут ездить, жить с рабочими, колхозниками, учеными, инженерами, да просто будут жить впроголодь? Надо, товарищ Зверев, чтобы у нас было больше писателей-миллионеров, хороших писателей».
Оповестить всех
Однажды летом сорок второго года И.В. Сталин позвонил И.С. Коневу на фронт и спросил:
— Можете ли вы приехать.
— Могу.
— Приезжайте.
Конев прилетел в Москву. Явился к Сталину. У него был Жуков и кто-то еще. Сталин с места в карьер спрашивает:
— Пьесу Корнейчука «Фронт» в «Правде» читали?
— Читал, товарищ Сталин.
— Какое ваше мнение?
— Очень плохое, товарищ Сталин.
— Почему плохое?
— Чувствую, — пишет И.С.Конев, — что попадаю не в тон настроения, но уже начал говорить — говорю дальше. Говорю, что неправильно, вредно так высмеивать командующего фронтом. Если плохой командующий, в вашей власти его снять, но когда командующего фронтом шельмуют, высмеивают в произведении, напечатанном в «Правде», это уже имеет не частное значение, речь идет не о ком-то одном, это бросает тень на всех.
Сталин сердито прервал:
— Ничего вы не понимаете. Это политический вопрос, политическая необходимость. В этой пьесе идет борьба с отжившим, устарелым, с теми, кто тянет нас назад. Это хорошая пьеса, в ней правильно поставлен вопрос.
— По-моему, — сказал Конев, — в ней много неправды. В частности, когда Огнев, назначенный вместо командующего фронтом, сам вручает ему предписание о снятии и о своем назначении, то это, с точки зрения любого военного, не лезет ни в какие ворота, так не делается. — Тут у него сорвалась фраза, что не защищает Горлова, а скорей из людей, которых подразумевают под Огневым, но в пьесе ему все это не нравится.
Тут Сталин окончательно взъелся:
— Ну, да, вы Огнев! Вы не Огнев, вы зазнались. Вы уже тоже зазнались. Вы зарвались, зазнались. Вы военные, вы все понимаете, вы все знаете, а мы, гражданские, не понимаем. Мы лучше вас это понимаем, что надо и что не надо.
Он еще несколько раз возвращался к тому, что я зазнался, и пушил меня, горячо настаивая на правильности и полезности пьесы Корнейчука. Потом он обратился к Жукову:
— А вы какого мнения о пьесе Корнейчука?
Жукову повезло больше, чем мне: оказалось, что он еще не читал этой пьесы, так что весь удар в данном случае пришелся по мне.
Однако — и это характерно для Сталина — потом он дал указание: всем членам Военных советов фронтов опросить командующих и всех высших генералов, какого они мнения о пьесе Корнейчука. И это было сделано.
Уважительная критика
Прочитав роман Э.Г. Казакевича «Весна на Одере», И.В. Сталин был удивлен отсутствием упоминания о Г.К. Жукове. На заседании комиссии по присуждению Сталинских премий И.В. Сталин заметил: «Не все там верно изображено: показан Рокоссовский, показан Конев, но главным фронтом там, на Одере, командовал Жуков. У Жукова есть недостатки, некоторые его свойства не любили на фронте, но надо сказать, что он воевал лучше Конева и не хуже Рокоссовского. Вот эта сторона в романе товарища Казакевича неверная. Есть в романе член Военного совета Сизокрылов, который делает там то, что должен делать командующий, заменяет его по всем вопросам. И получается пропуск, нет Жукова, как будто его и не было. Это неправильно. А роман «Весна на Одере» талантливый».
Э.Г. Казакевич признал, что Сталин правильно почувствовал, совершенно правильно почувствовал недостаток романа, сожалел, что поддался нажиму скорее напечатать. По предложению И.В. Сталина премия за роман Э.Г. Казакевичу была присуждена.
А пьют ли советские философы?
Как, крепкая?
«После совещаний Верховный Главнокомандующий И.В. Сталин, — вспоминал генерал С.М. Штеменко, — приглашал всех участников на ужин. По давно заведенному порядку на Ближней даче перед ним стоял удлиненной формы красивый хрустальный графин с бесцветной жидкостью и запотевшими боками.
И.В. Сталин перед ужином обычно выпивал одну-две рюмки коньяку, а потом пил только сухое грузинское вино, наливая его из бутылок, этикетки на которых были отпечатаны на машинке. Наполнит бокал на три четверти вином, а остальное, не торопясь, добавит из хрустального графина.
Первое время я, бывая на даче, внимательно наблюдал за всем окружающим и сразу приметил графин. Смешно, конечно, но меня заинтересовало, что в нем. И я подумал: «Какая-то особая водка, чтобы добавлять к вину для крепости. Вот попробовать бы при случае!» Долгое время затея эта не удавалась, поскольку место мое было довольно далеко от графина.
В тот злополучный вечер я опоздал к столу, так как задержался в соседней комнате у телефона — наводил по указанию И.В. Сталина справку о положении на одном из фронтов. Когда вернулся в столовую и доложил, все уже сидели за столом и обычное мое место было занято. Сталин, заметив это, жестом указал на свободный стул рядом с собой.
Ужин затянулся. Разговор, как всегда, шел о фронтовых делах. Каждый сам себя обслуживал — когда нужно было, шел к боковым столикам за очередным блюдом.
