Самурайский смотрелся жалко. Побелевший Гагаев разевал рот, словно выброшенный на сушу налим. Лизунков мысленно прощался с работой. Он понимал, заляпанную клеем шинель ему никогда не простят.
Дуплоноженко нежданно-негаданно соблаговолил рассмеяться:
— Ладно, пущай этот Дед Мороз в строй становится!
Самурайский с облегчением хихикнул. За ним несмело гоготнул Исикевич. Через минуту от смеха корчилось всё руководство Краснобубенской таможни. Когда шутит такой большой начальник как Пётр Константинович — по-любому лопнешь со смеху! Попробуй тут, не лопни! Себе дороже…
— Ну, хватит! — остановил веселье Дуплоноженко. Мгновенно воцарилась мёртвая тишина. — Продолжим!
Пётр Константинович дважды обошёл шеренги окончательно замёрзших инспекторов.
— Шо я могу сказать, — он подошёл к пережившему, как минимум, сотни две микроинфарктов Самурайскому. — Есть недостатки, есть. Волосы на шее у многих не подбриты. Неаккуратно, понимаешь. Взрослые с виду люди, а за волосами на шее не следят. Сперва волосы на шее, потом лица брить перестанут… Так и до совершения противоправных действий недалече! Короче, Робертыч, работы в идейно-воспитательном направлении у тебя — непочатый край! Поменьше, конечно, чем у этих полудурков из Нижнелебяжска, но всё же! Пока на троечку, на троечку! Проводи меня до автомобилю. Мне в Белореченск пора.
Ни с кем не прощаясь, Пётр Константинович направился к своей машине, которую угодливый Шурик уже подогнал к аэропорту. Евгений Робертович засеменил по привычке рядом, усердно заглядывая Дуплоноженко в глаза. Он старался прочесть в них свою судьбу. Судя по тому, что он увидел в глазах Петра Константиновича, с судьбой всё было, худо-бедно, в порядке.
— Что Пётр Константинович сказал? — подскочили к Гагаеву Исикевич с Лизунковым. Каждый втайне надеялся на разнос коллеги и на похвалу себе любимому.
— Толком не разобрал, — отозвался Гагаев. — Стоял далековато. Слышал только, что Дуплоноженко ругался по поводу неподбритых волос.
— У кого? — оторопел Лизунков, инстинктивно схватившись за голову.
Гагаев нервно пожал плечами:
— У всех.
— В каких местах?
— Чёрт его знает! Во всех, говорит, местах! — тут взгляд Гагаева уткнулся в мерзкую физиономию Исикевича. Михаил Владимирович не смог отказать себе в маленьком удовольствии. — А ещё Пётр Константинович персонально вами был неудовлетворён, Ленинид Агафонович!
Довольное выражение медленно сошло с лица Исикевича.
— Уж не знаю, отчего да почему, — злорадно продолжал Гагаев. — Но только Пётр Константинович сказали-с: ох и не нравится мне ваш Исикевич, ох и не нравится!
Михаил Владимирович добился своей цели. Настроение у Исикевича на ближайшее время будет испорчено напрочь.
— Расходиться можно? — раздался недовольный голос Красоты.
Про личный состав Михаил Владимирович как-то позабыл.
— Расходитесь! — он вяло махнул рукой.
Инспекторы, на ходу разминая затёкшие члены, гурьбой бросились в спасительный аэропорт.
— Если я сейчас же не выпью, — заявил Зайцев. — Воспаление лёгких мне обеспечено!
— И я бы от граммулечки не отказалась, — смущаясь, сказала Богатикова.
— Пойдём в «Duty Free», возьмём бутылку, — предложил Красота.
— Я в доле! — сообщил Лёха Антонов.
— А как же принципы? — усмехнулся Макарский. — Ты же на работе — ни-ни!
— После таких идиотских проверок, — отмахнулся Антонов. — Про любые принципы забудешь!
— Тише! — испуганно оглянулась по сторонам Богатикова. — Услышит какой-нибудь Исикевич — враз донесёт!
— Пусть слышит! — зашумел Антонов. — Сколько ещё этот кретинизм терпеть?
— Сколько нужно — столько и будем терпеть, — произнёс Красота с тоской. — Куда нам, маленьким людям податься? Ты меньше размышляй — дольше проживёшь!
Он вздохнул, снял шапку:
— Давайте, скидывайтесь на бутылку…
МРАКОВ И ШКРЯБОВ
Мраков и Шкрябов были друзьями. Поэтому они никогда не ссорились. Точнее, почти никогда. Оба не первый год трудились в маленькой Авиационной таможне Краснобубенска. Высокое начальство на таможню никакого внимания не обращало, что очень нравилось нашим друзьям. Начальство в основном любило инспектировать другие таможни, крупные, оформляющие огромные партии дорогостоящих грузов. Авиационная же таможня в этом плане была малоинтересной. Много ли грузов перекинешь самолётами? Места не ахти сколько, дорого. Другое дело — поезда да пароходы. А от авиационной — одни проблемы. Пассажиры нервные, в большом количестве снуют туда-сюда, ругаются, жалуются. Проблем навалом, а денег — пшик!
Руководили Краснобубенской таможней люди спокойные и незлобивые. Коллектив их уважал. Мраков со Шкрябовым относились к руководству ровно, без особого пиетета. Руководство платило им той же монетой. Особо не выделяло, но и не гнобило понапрасну. Давало к нужному сроку звания, изредка баловало какой-нибудь квартальной премией, а иногда и критиковало по-отечески. Так и катились годы похожие один на другой. И всё бы ничего, да однажды пришёл к власти в таможне некто Евгений Робертович Самурайский. Пришёл путём интриг, не гнушаясь подкупом, доносами, прочими нелицеприятными штуками. Видать на этом пути Евгений Робертович сильно поиздержался. В один не слишком прекрасный день он вызвал к себе начальника отдела, в котором трудились Мраков со Шкрябовым. Пришёл назад начальник отдела Кушаков только через час и огорошил подчинённых:
— Самурайский намекнул. Каждый месяц я должен передавать ему пять тысяч долларов. Так что, думайте.
— За что такие деньги? — удивился грузный лысоватый Мраков.
— В отделе 20 человек. Значит по 250 долларов с каждого, — быстро посчитал маленький шустрый Шкрябов.
— Я ничего платить не буду! — закатила глаза красотка Лапочкина.
— За что бабки отстёгивать-то? — снова спросил Мраков.
Кушаков протяжно вздохнул:
— Будто не понимаешь? За что начальнику «носят»? За хорошее отношение!
— Мне и плохое отношение на грудь не давит, — басом парировал Мраков.
— Ты того! — посоветовал Кушаков. — Не высовывайся! Сказано платить — плати! Захочет Самурайский, раз — и нет таможенника Вити Мракова. Ау, Витя, ты где!? А Витя спёкся! Так то!
Мраков напряжённо сопел.
— Ладно, ладно, — засуетился Шкрябов. — Пойдём, Витя, пойдём, не спорь…
Друзья знали хороший, три на пять, закуток в аэропорту. Изнутри он плотно запирался на ржавую металлическую задвижку. В закутке добрые люди поставили (а может, забыли) тяжелораненый в одну из четырёх ножек стол. Рядом со столом тихо умирал древний, потерявший цвет и форму, диван. Диван списали и хотели выбросить на свалку. Мраков не позволил свершиться преступлению. Диван знал, кто спас его от смерти и относился к Вите с уважением. Поэтому Мракову всегда было удобно сидеть на нём. Шкрябова диван терпел, но в тайне недолюбливал. А всё дело в том, что как-то ночью Шкрябов притащился в закуток с падшей женщиной. Что они только не вытворяли! В молодости диван отнёсся бы к подобным акробатическим упражнениям своих временных хозяев с лёгкой дерматиновой улыбкой, но теперь, когда большая часть долгой пятилетней жизни оставалась позади…
