— Да ладно, не менжуйся, — я похлопал Петракова по плечу. — Сам ещё недавно таким же был… подневольным.
— Сергеев? — наша секретарь появилась в коридоре. — Прошу, заходите!
Я зашёл в небольшой зал, одновременно с подоспевшим Валерием Иосифовичем. На возвышении сидела молодая миловидная женщина в помятой мантии. Уставившись в какую-то бумажонку, она принялась скороговоркой произносить обязательный текст о том, что слушается дело такое-то, судья такая-то (кстати, её звали Плотникова Ирина Максимовна), желаете отводы — пожалте! и т. д. и т. п. Опытный Валерий Иосифович кивал, где надо вставлял короткие междометия. Не отставала и Лосева. Вовка Петраков забился в угол, молчал.
Наконец, приступили к сути вопроса. Валерий Иосифович убедительно рассказал о неправедном акте моего увольнения, заодно коснувшись вскользь других безобразий, царящих на Авиационной таможне. Екатерина Лосева, поперхнувшись от возмущения, отбрила моего адвоката, в том смысле, что имеющиеся безобразия к делу не относятся, а законность увольнения не вызывает никаких сомнений.
— Моему подзащитному не дали возможность ознакомиться с характеристикой, причём лживой характеристикой, которую Самусев направил в таможенное управление, — напирал Валерий Иосифович.
— Нет, такую возможность ему дали, — парировала Лосева.
— Докажите, — Валерий Иосифович воспарил над ней белоголовым орланом. — Где подпись Сергеева под этим, с позволения сказать, пасквилем?
— Секунду! — вмешалась Ирина Максимовна. — А при чём здесь вообще таможенное управление? Самусев сам принимает решение?
— Сам! — пискнула Лосева.
— Тогда зачем его согласовывать?
— Управление — вышестоящий орган, — Лосева окинула победоносным взглядом аудиторию.
Плотникова поморщилась:
— Это мне и без вас известно. В соответствии с каким документом требуется согласование управления? А если управление не согласует? Тогда Самусев подписывает контракт на новый срок или что? Выражайтесь яснее!
— Это практика, сложившаяся практика… — забормотала Лосева.
— Понятно, — интонация судьи говорила о противоположном. — Скажите, ответчик, а почему Самусев не заключил контракт с Сергеевым на новый срок? Должны же быть какие-то причины, основания? Вот я гляжу, в личном деле — сплошь благодарности, премии, награды… А взыскания? Есть ли взыскания у Сергеева?
— Да, есть ли взыскания? — подала голос молчавшая доселе прокурорша. Я её только сейчас и заметил.
— Я не располагаю такой информацией, — быстро проговорила Лосева.
— Для справки, — подал голос мой адвокат. — За последние пять лет Андрей Сергеев взысканий не имел.
Ирина Максимовна посмотрела на Лосеву. Щёки Екатерины предательски алели.
— Ну не знаю, не знаю я! По-видимому, у Вениамина Игоревича были причины…
— Хм, практика, причины… На сегодня заседание объявляю закрытым, — Ирина Максимовна повернулась к секретарю. — Следует вызвать на следующее заседание представителя управления, а также господина Самусева.
Уже на улице я с надеждой обратился к Валерию Иосифовичу:
— По-моему, судья на нашей стороне, вы не находите?
— Не нахожу, — грустно улыбнулся адвокат. — Не хочу вас разочаровывать, но всё ещё переменится.
Невзирая на скепсис Валерия Иосифовича, на второе заседание (через две недели) я шёл в приподнятом настроении. Тот же длинный коридор уже не казался мне столь мрачным. Ещё издалека я заприметил у «своего» кабинета какое-то столпотворение…
Представьте себе моё удивление, когда я обнаружил сгрудившихся у небольшого окна моих недавних сослуживцев. Если Лосеву, Петракова и злобно щерившегося Самусева я ожидал увидеть, то другие личности появились как снег на голову. На скамье сидел, уставившись потухшим взглядом в одну точку, Лев Антонович Юриздицкий, бывший заместитель начальника таможни по оперативной работе. Рядом с ним вековыми дубами высились двое угрюмых мужчин в одинаковых синих куртках, из-под которых торчали белые халаты.
«Ба! Да это санитары!» — догадался я. История Льва Антоновича была на редкость занимательной. На Авиационную таможню его назначили года три назад, согнав с одной насиженной и хлебной должностишки, которую он занимал в другой таможне, морской. В незнакомом окружении Лев Антонович впал в депрессию, а затем в состояние лёгкой паники. Каким образом на новом месте можно было пополнить свой личный бюджет, Юриздицкий прямо спросить не решался. Вдруг донесут куда следует о его нездоровом интересе? В то же время денег хотелось до рези в зубах. Старые накопления подходили к концу. Лев Антонович становился всё более раздражительным и нервным, набрасывался на подчинённых по любому поводу. Все эти метаморфозы происходили с ним на фоне усиливающейся истерической борьбы с коррупцией. Лев Антонович, активно включившись в общий хор самых отъявленных борцов, носился по таможне, высоко задирая к верху редкую белёсую бородёнку, и оглашал служебные помещения мерзким карканьем: «Коррупция! Коррупция!». Честное слово, если бы Льва Антоновича можно было посадить на плечо старого одноногого пирата, его сходство с попугаем Джона Сильвера из бессмертного романа Стивенсона выглядело бы очень впечатляющим. Стоило лишь заменить «Коррупция! Коррупция!» на «Пиастры! Пиастры!». Между тем, хроническое безденежье довело Юриздицкого до последней степени отчаяния. Желание жить сытно пересилило животный ужас перед обвинением в коррупции, и Лев Антонович принялся потихоньку делать свой маленький бизнес. Будучи заместителем начальника таможни по оперативной работе, Лев Антонович имел непосредственное отношение к рассмотрению заведённых в отношении контрабандистов и просто нарушителей всех мастей уголовных и административных дел. Само собой, в его власти было назначить в отношении злодея огромный штраф или ограничиться символическим. Уголовное дело и того проще развалить из-за какой-нибудь неверно проставленной запятой. Желающих оплатить сии действия среди жуликов оказалось более чем достаточно. Однако и здесь трусоватый Лев Антонович подстраховался, свалив самую грязную работу на своего помощника Костю Чепиногу. Чепинога, к большому огорчению патрона, оказался сильно пьющим. Ежедневно надираясь до нечеловеческого состояния в своей уютной каморке, Костя становился чрезмерно болтливым. Спустя несколько месяцев, как результат, упорные слухи о его с Юриздицким невинных шалостях поползли по всей таможне. И вот как-то раз, холодным февральским вечером, Костю взяли с поличным при получении взятки в виде весьма крупной суммы российских дензнаков. При первом же допросе Чепинога, ничтоже сумняшеся, указал на Льва Антоновича, как на организатора неудавшейся комбинации. Доказать, конечно, ничего не смогли, так как Лев Антонович от всего с возмущением открестился, договорившись до того, что он вообще видит Костю в первый, максимум, во второй раз в жизни. Тем не менее, отношение к Юриздицкому в корне поменялось. В одночасье он превратился в изгоя. Самусев перестал пускать Льва Антоновича на порог своей приёмной, сослуживцы, ещё вчера искавшие с ним близкого знакомства, шарахались при его появлении в разные стороны, а в таможенном управлении Лев Антонович и вовсе сделался персоной нон-грата. Не желая верить в то, что его судьба решена, Юриздицкий бросился предпринимать судорожные попытки исправить положение. Целыми днями, напрочь позабыв о своих прямых обязанностях, Лев Антонович «висел» на телефоне, пытаясь дозвониться до всех известных ему влиятельных людей, но трубки влиятельных людей холодно отвечали ему безразличными длинными гудками. Тогда Лев Антонович, разуверившись в возможностях мобильной связи, лично, словно ищущий правду землепашец из поэмы «Ленин и ходоки», побрёл вдоль нескончаемой вереницы всевозможных кабинетов. Везде, куда его пускали, он рассказывал одну и ту же слезливую историю о своей полнейшей непричастности к громкому коррупционному скандалу, клялся, ел землю и посыпал голову заранее заготовленным пеплом. Если в кабинет пробиться не удавалось, Лев Антонович часами терпеливо дожидался его хозяина в коридоре и рассказывал свою историю на ходу, хватая чиновника за пуговицу дорогого пиджака. Чиновник, быстро вспоминая про юношеские занятия спортом, отделялся от Юриздицкого (иногда, ценой пуговицы) и по-спринтерски уходил в отрыв.
