К Гоше зачастили гости из соседних рот. Визитеров Гоша встречал чрезвычайно радушно. В честь особо уважаемых посетителей Игорь устраивал целые представления. Чаще всего это были дискотеки (танцевали караси). Изредка — например, для дагестанского авторитета Хаджиева или лидера прибалтийского меньшинства Юстинайтиса, Гоша устраивал театрализованные представления.
Для этого в казарме ТЭЧ собирались все наличные творческие силы полка. Сержант Аблекимов мастерски показывал карточные фокусы, Турчанинов пел под гитару похабные частушки, а в качестве чтеца-декламатора бессменно выступал Бегичев, знавший огромное количество стихов, но чаще всего исполнявший любимого Игориного Маяковского. На ниве декламации блистал и маленький комичный киргиз Турсунбеков, читавший отрывок из книги Свядоща «Женская сексопатология», посвященный хронической фригидности (ценную книженцию Полторацкий вывез из госпиталя). Вскоре Турсунбекова сменил эстонец Кокла, понимавший суть проблематики и пересказывавший сухой академический текст своими словами. Зрители плакали.
Заключало гала-концерт, как правило, выступление карася из первой эскадрильи Мукимова. На гражданке Мукимов учился в Ташкентском институте культуры на отделении узбекского фольклора, у парня был явный талант. Национальные песни Мукимов исполнял здорово — страстно, громко и пронзительно, сопровождая искусной игрой на гитаре (домры, увы, в ТЭЧ не нашлось). Особенно удавались Мукимову хорезмские песни, которые Полторацкий и Турчанинов считали чистой психеделией, а суровый Хаджиев — высшим проявлением искусства.
Фляжка — признак эпидемии
К концу мая поселок и близлежащие сопки практически очистились от снега. Только самая высокая, так называемая «четыреста восьмидесятая» (высота — 480 метров) хранила на своем северном склоне огромное снеговое пятно. Во второй половине месяца солнце, наконец, вышло из-за обложных свинцовых туч и за горизонт уже не заходило. На солнцепеке было тепло, почти жарко. Солдаты сняли с себя теплое белье, шапки-ушанки и меховые куртки, одели майки-трусики, хэбешки и пилотки.
…Полторацкий в новом элегантно ушитой ярко-зелено-блестящей форме (так называемой «стекляшке») и сдвинутой набок пилотке бодро шагал по объездной дороге по направлению к лазарету. Дабы не засекли, Гоша сделал большой крюк, обогнув поселок справа. Под ногами хрустел песок (после схода снега Кирк-Ярве оказался сплошь песчаным, прямо Каракумы какие-то). По обе стороны дороги голубели лужицы, лужи, озерки и озера — водоемов разного размера здесь были тысячи.
Наташа, как и всегда, приходу Игоря обрадовалась, но в объятия не бросилась.
— Посиди, я сейчас. — Наташа кивнула Полторацкому на диванчик и углубилась в свои записи.
Холодноватый прием! Впрочем, у Наташи много работы — в гарнизоне опять появился гепатит. О приходе этого эпидемиологически опасного заболевания солдаты узнавали по простой примете: если им выдавали фляжки, значит, кто-то заболел гепатитом. Фляжки нужно было использовать в качестве индивидуального стаканчика. Командование гарнизона боялось гепатита как огня. В 1984 году в гарнизоне случилась эпидемия — гепатитом группы А заболела почти треть солдат и офицеров. Батальон связи превратился в полевой госпиталь и эвакопункт. Больные лежали вповалку — их не успевали отвозить в город.
Последняя встреча
Наташа закончила писанину, аккуратно сложила бумаги в ящик стола и присела рядом с Игорем.
— Мне нужно сказать тебе одну очень важную вещь.
— Слушаю тебя.
— Видишь ли, Игорь, это …последняя наша с тобой встреча.
— То есть?
— Послезавтра я уезжаю. Завтра беру расчет, оформляю документы, а послезавтра уезжаю. Вещи уже практически собраны.
— Куда ты уезжаешь? Зачем? На сколько?
— Я уезжаю в свой родной город. Помнишь, я тебе рассказывала? Немировскому дали перевод — он будет работать в госпитале при Военно-медицинской академии, которую когда-то заканчивал. Представляешь, какая удача! Нам страшно повезло! Жизнь возвращается на круги своя! Я написала Гуревичу — он меня, оказывается, помнит, и с ходу пригласил работать на кафедру! Он уже, правда, не заведующий, а профессор-консультант, но его слово на кафедре по-прежнему решает все. И еще Гуревич написал мне в ответном письме, что если я буду старательной девочкой (это он по старой памяти называет меня девочкой), то через два года под его руководством смогу защититься! Я буду кандидатом наук! Представляешь себе, как все здорово складывается! Ну почему ты молчишь? Ответь!
— А что я должен тебе ответить?
— Я не знаю, но только не молчи! И не хмурься! И не злись!
— Я, по-видимому, должен смеяться от счастья?
— Игорь, ну зачем ты так? Это последний, единственный мой шанс начать новую, настоящую жизнь! Это просто чудо, что так все получается! Может быть, это все из-за того, что я повстречала тебя, полюбила тебя! Может, это награда свыше за мою любовь! Ведь такое бывает только раз в жизни! Для жены средненького офицера это все! Пойми, я должна ехать! Это мой долг перед всеми — перед собой, перед мужем, перед сыном! Перед моими родителями, наконец! Они у меня уже пожилые люди, живут там совершенно одни, а папа — инвалид войны, часто болеет. Мама, молодец, держится, но ей все равно нужна помощь.
— Мама, папа, муж, сын, воссоединение семьи… Да, вот уж действительно счастье привалило.
— Не иронизируй, это все очень важные вещи.
— Я знаю. Все предельно ясно, Наталья. Тебе хорошо — значит, и мне хорошо. Я рад, что тебе крупно повезло. Разрешите идти?
— Нет, не разрешаю! Игорь, пойми — я не могу поступить иначе!
— Понимаю. Не можешь поступить иначе.
У Полторацкого вдруг сильно заболела голова. Наташа крепко сжала Игоря своими неожиданно сильными руками, стала целовать в лоб. Игорь захотел разорвать объятия, но не смог, не было сил. Боль в голове уменьшалась, таяла, уходила куда-то в глубину, потом исчезла совсем. Навалилась слабость и противная испарина. Под поцелуями Наташи Игорь обмяк, вдруг захотелось спать. Нет, даже не спать — просто лечь и забыться.
— Да, я полюбила тебя, полюбила по-настоящему, сразу и навсегда! Но почему я должна отказываться от реальной жизненной перспективы?
— Я согласен — не надо отказываться от перспективы.
— Ты эгоист, думаешь только о себе! А ведь мне сейчас тоже тяжело! Мне мучительно тяжело с тобой расставаться!
— Значит, нам тяжело обоим. Впрочем, никто и не обещал нам легкой жизни.
Игорь встал. Он немного пришел в себя. Пора идти.
— Игорь, не уходи! Нам надо все сказать друг другу, до конца! Иначе нельзя! Сядь, не уходи!
Игорь послушно сел, тупо уставился в точку на противоположной стене, где в центре обойного узора торчал какой-то одинокий гвоздик.
