О роли ЛИЧНОСТИ в истории
Надо признать, что медицина для меня началась с курьеза. Или с казуса, если с другой стороны посмотреть.
Было это…
Было это в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, какое к нашим временам уже давно как сгинуло. Вуз, в котором я тогда училась, был весьма престижным и весьма режимным. К началу третьего курса все студенты получали вторую форму допуска (в просторечии «секретку»), а уж окончившие его могли считать, что диплом у них в кармане. После третьего курса система из своих цепких лап никого не выпускала.
А меня еще угораздило быть на хорошем счету. Мало того — еще и научной работой заниматься. На той самой кафедре, которая мне теплое местечко в аспирантуре уготовила. То есть живи и радуйся, будущее обеспечено.
Вот только это будущее меня никак не устраивало. Ну не хотела я становиться специалистом по космическим приборам, а хотела я быть врачом. И чем дальше, тем больше. После окончания третьего курса желание это стало совсем неодолимым, и пошла я в деканат забирать документы, чтобы начать жизнь с чистого листа и поступать в медицинский институт. В чем сдуру декану и призналась.
Декан мне возражать не стал. Общеизвестно, нельзя сумасшедшим возражать, они от этого на людей бросаться начинают. А я в его глазах выглядела натуральной умалишенной. Заучилась гордость курса, съехала с катушек, над интегральными схемами корпея. А потому он честно пообещал мне все документы отдать, как положено. Но только в сентябре, поскольку раньше отдел кадров с такой сложной задачей не справится.
А у меня вступительные экзамены с первого августа. А документы еще подать надо. Да еще приемную комиссию убедить, чтобы их приняли, поскольку одно высшее образование (хоть и незаконченное) у меня теперь имеется, а по советским порядкам того времени после него очень настойчиво рекомендовалось год отработать. Ну и на кой мне эти документы в сентябре, скажите на милость?
Иду я с такими думами по бесконечному институтскому коридору и утыкаюсь понурой головой прямо в грудь своему бывшему однокурснику. Он уже с год как на вечернее отделение перевелся, а днем трудился на местной институтской АТС, ремонтником. Вот ему–то я свою беду в спецовку и выплакала.
— Ха! — сказал мой бывший однокурсник. — Тоже мне, проблема. Через три дня заходи, получишь свои документы.
— Как через три? — Я аж в ступор впала.
— А очень просто. В кадрах работает куча теток. У них у всех мужья, дети, любовники, подруги в конце концов. И эти тетки с ними со всеми целый день по городскому телефону общаются. А завтра с утра телефон у них накроется.
— А как?
— А так. Таком телефон у них накроется.
Я всё еще не понимаю:
— Ну и что?
— А то, что мастер по ремонту — это я. А заявок у меня куча. И завтра я к ним не пойду. А к послезавтрему они по всем лабораториям спирт выпрашивать начнут, чтобы меня подмазать. А я спиртом не возьму. А на третий день они за работающий телефон всё что угодно сделают. То есть твои документы. Вот как сделают, так сразу телефон v них и заработает!
Так оно и вышло. И на третий день получила я свои документы, что характерно — еще до того, как был подписан приказ о моем отчислении. Казус, однако. Или и вовсе курьез, если с другой стороны посмотреть.
Ну а дальше пошло–поехало, от одного курьеза к другому казусу, и в итоге оказалась я — пардон за каламбур — доктором «скорой помощи».
Правду говорят, что как дело начнется, так оно и продолжится. Нет бы моему декану отдать мои бумажки без лишней мороки — может, и не нашла бы я на свою голову такой кучи приключений…
А с другой стороны, тогда бы я вам тут и сказок не рассказывала.
В начале славных дел
В тридевятом царстве, тридесятом государстве, которого теперь и вовсе нет, студенту, чтобы устроиться работать, нужно было получить разрешение из деканата.
А разрешение давали только успевающим.
А работать разрешали только по специальности.
А по причине отсутствия таковой студентам младших курсов ничего не светило.
Но только не мне, с моей–то пробивной энергией.
Нашла я на лето местечко служителя вивария при кафедре нормальной физиологии, пользуясь отличными оценками, вырвала из декана разрешение и вступила в должность.
Не без внутреннего трепета: как же, храм науки; физиологию мозга изучают, электроды кошкам–мышкам (крысам, то бишь) в головы вживляют, исследования умные исследуют…
То, что наука — дело грязное и преизрядно воняет, я поняла сразу. Но то, что она — наука то есть — еще и опарышами покрыта…
Картинка с выставки: комнатушка, заставленная клетками с голодными, орущими котами и крысами, тучи мух, мириады блох, а на полу толстым слоем лежат опилки и от этих самых опарышей шевелятся. Ну и амбре соответствующее
Оно понятно, штатный служитель неделю назад ушел в запой, а из него прямо в отпуск, но мне–то от этого не легче. Зверье кормить надо, а я внутрь войти не могу. Не могу, и всё. Потому как я опарышей БОЮСЬ! Нет, не просто так боюсь, а именно БОЮСЬ. До судорог. Фобия у меня такая.
Вылезла во двор, стою, курю. На мое счастье, мимо приятель со старшего курса проходил. Узрел мою вселенскую скорбь, поинтересовался в чем дело. Поржал от души. Дура, говорит, я сейчас мужиков свистну, всех твоих опарышей вмиг расхватают. Это ж для рыбалки лучшая наживка!
Я воспряла. Но ненадолго, поскольку жаждущие рыболовы кончились куда раньше, чем эти твари шевелящиеся.
Мой приятель поскучнел, потом снова приободрился. Стой, говорит, и жди, через полчаса приду. И умчался в неизвестном направлении.
Стою. Жду. Деваться–то всё равно некуда. И ни одной светлой мысли в голове. Хотя нет, одна пришла — доехать до Кондратьевского рынка (это где всё для рыбалки продают) и уговорить продавцов наживки забрать у меня всё это богатство. Ей–богу, были бы деньги, еще и приплатила бы. Впрочем, если бы деньги были, черта с два бы я сюда работать пошла.
Часа через полтора вернулся мой приятель с десятилитровой бутылью, до половины налитой темно–красной жидкостью. Пошли, говорит, внутрь скорее, а то я у жмуриков из морга последний бутылек упер, не ровен час отнимут.
В «бутыльке», как выяснилось, плескалось пять литров лизола — весьма сильнодействующей дезинфицирующей жидкости.
План был прост, как всё гениальное: залить пол лизолом, дождаться, пока все опарыши сдохнут, и выгрести их на помойку вместе с опилками. Смущало только одно: не сдохнут ли кошки и крысы раньше, чем опарыши. Приятель привел убойный аргумент: если уж покойники в морге после лизола не дохнут, то уж с крысами точно ничего не случится. Касательно покойников он был сермяжно прав, их состояние после обработки лизолом к худшему не меняется…
