Но тут дождь прекратился, и из окрестных домов стали выплывать местные жители на шифоньерах. В зеркальных дверцах шкафов празднично отражались голубые прорехи на сереньких небесах.
Из всего увиденного я сделал следующие выводы: мир – это ужасная дыра. Самое дорогое, что есть у человека в жизни, – это партийный билет. А самое красивое, что в ней можно увидеть, – это шифоньер с зеркальной дверцей.
Провал в памяти года на четыре.
Мама провожает папу на работу. Заботливо поправляет ему галстук. Чистит щеткой пиджак.
– Тебе не жена нужна, а нянька, – нежно говорит она папе.
– Правильно! – радостно кричу я маме. – Вот и нянька ему это говорит, когда тебя дома нету. Не жена, говорит, тебе нужна, а я!..
Входит моя восемнадцатилетняя нянька. Папа дает мне по шее.
Опять провал на какое-то время.
Мне уже лет пять с половиной. А может, и шесть. Мы вдвоем с нянькой (конечно, с другой) на лужайке в саду изучаем природу. То есть нянька стоит под деревом и разглядывает бабочку, сидящую на ветке. А я валяюсь на траве у ее ног и незаметно заглядываю ей под юбку.
– Правда ж, красивая? – спрашивает нянька, имея в виду бабочку.
– Ничего, – отвечаю я, имея в виду нянькину попу.
– Так и хочется к ней прикоснуться, правда? – спрашивает нянька, стараясь пробудить во мне любовь к природе.
– Но, наверное ж, нельзя? – спрашиваю я, думая о своем.
– Между прочим, многие их коллекционируют, – увлекается моя наставница. – Я, например, знаю одного молодого человека, он собрал штук двести пятьдесят. Правда, он уже взрослый… Но и тебе пора начинать. Знаешь, какие они бывают разные? Большие, маленькие, разноцветные… Бывают даже черные! Представляешь? Абсолютно черные!..
– Ну, это, наверное, у негритянок… – догадываюсь я.
– Что-что-что?! – нянька опускает на меня глаза. – Ах ты, щенок!..
«Только не по голове! – проносится у меня в мозгу. – В кои-то веки увидел в этом мире хоть что-нибудь интересное…»
Провал. Правда, уже ненадолго.
Опять какие-то негры… Ну да. Это Трофим Никодимович Дыхно, наш сосед, огромный негр, держит меня за шиворот и кричит на всю улицу:
– Ноги бы тебе обломать, паразит!
– Ну зачем же ему ноги ломать? – возражает Трофиму другая наша соседка, негритянка Роза Исааковна Шельсон. – Он же ребенок еще… Вот руки ему обломать было бы правильно. За то, что он с нами сделал.
А сделал я следующее. Тем летом весь наш поселок на окраине Одессы сбрендил на почве своего здоровья. Каждое утро бездомная баба Лушка стала привозить с Хаджибейского лимана два ведра мерзкой вонючей грязи, которая, как считалось, лечит от всех болезней. Жители поселка, раздевшись догола, обмазывались этой дрянью и ложились на железнодорожную насыпь загорать. Картина возникала странная: жители загорали, под насыпью в лучах солнца голубовато поблескивали – вроде узенькой речки – железнодорожные рельсы. Время от времени кто-нибудь из черных истуканов поднимался во весь рост, истомно потягивался, и казалось, сейчас с криком «У-ух!..» бросится на эти рельсы как в речку, прямо перед носом приближающегося поезда.
Меня родители обмазывали тоже. Хотя я был совершенно здоров. Наверное, меня лечили впрок. То есть как рассуждали родители: ну мало ли чем может заболеть ребенок в предстоящей ему долгой жизни, а мы его уже в детстве вылечили…
В конце концов, чтобы прекратить эти издевательства, однажды утром я незаметно влил в Лушкины ведра литра три несмываемой черной нитрокраски. Эффект был потрясающий. Недели на две после этого наш тишайший поселок превратился в восставшее негритянское гетто. Толпы разъяренных афроамериканцев одесского происхождения метались по нему и, бешено вращая голубоватыми зрачками, искали, кто это с ними такое сделал. Наконец нашли.
Короче говоря, это был единственный случай в истории, когда толпа разъяренных черных линчевала одного белого.
Нужно вам говорить, кто был этот белый?..
Опять, конечно, провал.
Москва. Очередь в Мавзолей. Представители рабочего класса, трудовой интеллигенции, сотрудники органов государственной безопасности.
Роскошный папа в офицерском мундире, нарядная мама и я – ангелоподобный ребенок с бантом на белой блузе.
– Сейчас, сынок, – торжественно объявляет папа, – ты увидишь наших вождей, Ленина и Сталина. Много десятилетий советский народ под их руководством день и ночь, не зная ни минуты отдыха, трудился не покладая рук. Поэтому люди решили их не хоронить…
– А когда отдохнут – похоронят? – спрашиваю я.
Удар. Провал.
Начальная школа. Провал лет на восемь.
Хотя, кажется, нет. Обманываю.
Очень раннее утро. Мы с моим другом Петриком прячемся в кустах за забором пионерского лагеря. Кругом поют птички.
– Ниже целься, ниже… – шепчет мне Петрик. – Прямо под глаз. И как только он закричит: «Пионер – всем ребятам пример!» – так сразу же и стреляй.
– А не заругают? – спрашиваю я.
– Не боись! – отвечает Петрик. – Зато этот пионервожатый больше никогда не будет говорить, что мы с тобой еще слишком маленькие для того, чтобы участвовать в военно-патриотической игре «Зарница»!.. Хотя рогатку, может, и отберут.
…Нет, в школе было много интересного. Например, люди.
В 1960 году мой сосед по парте в возрасте неполных десяти лет получил срок. Примерно такой же. По довольно необычной для ребенка статье: за валютные махинации.
Махинации состояли в том, что он за три рубля купил у иностранного моряка доллар и потом показывал его за рубль всем желающим.
Сейчас он в Новой Зеландии. Говорят – миллионер. Вот что значит подрезать человеку крылья! Если бы сорок лет назад его не остановили, то сегодня в Одессе с такими талантами он бы уже был миллиардером.
Другой мой одноклассник, Вася Кацюба, круглый двоечник и балбес, не прочитавший ни одной книжки, вообще получил пятнадцать лет за диссидентство.
Он ограбил пивной ларек. И полагалось ему за это по малолетству максимум года полтора. Но перед тем как пойти на дело, Вася посмотрел кино. Из жизни народного заступника Олеко Дундича. Там этот заступник на своем суде произносит обличительную речь. И вот когда Васе на его суде предоставили последнее слово, он, привыкший всю свою жизнь только списывать, проговорил буквально следующее:
– Кровопийцы! Душители трудового народа! Это в ваших шахтах и рудниках мы гнем свои натруженные спины, в то время как вы, купаясь в невиданной роскоши, насилуете наших жен и детей! Но трепещите! Час расплаты не за горами! Дубина народного гнева уже поднялась над вашими головами! Сегодня вы судите меня – но завтра вас будет судить история!
Услыхав таковые слова, районный судья и два народных заседателя от испуга совершенно потеряли способность что-либо соображать и в этом состоянии залепили Василию на всю катушку за антисоветскую агитацию. Спасло его только то, что в психиатрической лечебнице, где Васина мама работала санитаркой, удалось получить справку, что в момент произнесения своей исторической речи Василий от страха перед судом соображал еще меньше, чем судья вместе со своими заседателями.
