Озадаченный, с Забарой распрощался.
Вот только нужно отойти куда подальше. А то еще чего… Наступит утро, Забара выползет из дома и напорется. Или соседи к ней с доставкой, чтобы выслужиться:
– А не вы ли потеряли? Почерк ваш!
И Забара с полным правом оскорбится: как-никак она от всей души.
Ладно, отсчитаю два квартала. Ускорил шаг, чтобы идти скорее…
Два квартала по ночному городу я отмерил в небывалом напряжении. Потому что в голове оно ж свербит: вот сейчас я прислоню к тому вон дому… Или нет, скорее, к парапету, как будто посторонний ни при чем.
А не успел!
Я понимал, что черта брать – нельзя! Но если мне уже всучили, как не брать?!
В жизни на бандитов мне везло: ни разу не убили, не ограбили… А тут из темени выходит, ну, громила! И прет не мимо – прямо на меня! Вот чем Забарина картина обернулась! «О, вам крупно повезло!» Ну не собака?!
Стоп! А может, этот вор, практически грабитель, у меня картину отберет? Чтоб насовсем! Да, пусть ее отнимет! Собственно, а для чего ж тогда бандиты?! Как говорится, грабьте, грабьте, люди добрые, меня!
– Деньги! – приказал он. – Быстро деньги!
Деньги у меня имелись. И нешуточные. Но чтоб вот так вот – и отдать?!
А этот:
– Деньги!!!
Кто мной руководил? Кто надоумил?! То ли свыше, то ли я не знаю сам:
– А на картину не желаете взглянуть?
И не успел он что-то вякнуть мне в ответ, я рванул бумагу от дождя и навел на мужика свою картину. Он вскрикнул. Черт ли подмигнул ему, не знаю. Вскрикнул он. И на глазах скукожился:
– Шо ты на меня наводишь порчу!
Представляете?! Так жалобно, что, в общем, безнадежно.
Но я же мнительный такой: на всякий случай я отводить картину не спешил. От напряжения в руках она дрожала. Дрожал и черт с зелеными глазами! Боже, как же он вопил, как извивался! Как подрезанный! Да не черт, а этот дядька, тот грабитель! Ему уже как будто не до денег…
– Нет, не-ет! – уже он прошептал.
– Да, – выкрикивал я, – да! – в каком-то раже.
Он затих. И кажется, что сгинул…
Ах, Забара, Клеопатра Гарнизоновна! «О, вам крупно повезло!» Еще и как! С зелеными глазами и рогами! И в голове моей уже переиграло: стоп, мне рано избавляться от него! И к тому же я не меценат, кому ни попадя раздаривать шедевры! А это будет грозное оружие! Вот только взглядом на него б не напороться! Мне самому, законному владельцу. И, убрав его в бумагу от дождя и ничего уже не опасаясь, я уверенно пошел к себе домой.
Занималось утро новой жизни…
Почему ко мне никто не ходит?!
Сестра таланта
Жила у нас в Донецке одна женщина. Вообще-то женщин здесь, в Донецке, куда больше, но такой… Она была одна. И звали ее Лиза. Это другие – кто во что горазд, а она творила афоризмы. Каждый день из-под ее пера, как пыль из-под копыт, вылетали десятки мудрых мыслей и сентенций…
Странность придумывать короткие фразы, словечки и всякие такие обороты стал я замечать и за собой. Причем давно. Так, шевельнется – грех не записать. А грешить я понапрасну не любил.
Однажды я гулял и никого не трогал. Она меня увидела сама и, кротко улыбнувшись:
– Я о вас слышала много хорошего. Вы Верховский?
Ну как после такого не признаться!
– А я мастер меткого словечка Лиза Соркина, – отрекомендовалась просто и бесхитростно.
И еще ни о чем не догадываясь, я улыбнулся ей:
– Очень приятно!
А она:
– Идемте-пройдемте!
И доверительно меня взяла под локоток.
– Нам нужно встречаться! – заявила Лиза мне ответственно.
– А зачем?
– Как это зачем?! Чтоб делиться творческими мыслями! Мы же оба пишем, вы и я. Я, например, афоризмы. И между прочим, я желаю вам добра.
В дальнейшем отношения с видной донецкой афоризматичкой только укрепились. С Лизой мы рассуждали о природе смеха. Помнится, я поделился наблюдением: нечистая сила боится улыбки, которая (улыбка) равносильна крику петуха. Лиза была умной. Она умела тут же соглашаться.
На правах мэтра Лиза приоткрывала тайны мастерства: она учила, как с редакторами мне сотрудничать. Она и тут была настоящим профессионалом: «Редакторов, Славочка, бери измором, это помогает напечататься». И учила не ради красного словца, а на собственном примере.
Так, главред одной из местных газеток, которому Лиза поставляла свой афористический товар, спасаясь от нее же, выпрыгнул в открытое окно и при падении со второго этажа сломал себе оба замка на портфеле. Но уже на следующее утро Лиза – сфинксом – восседала у него в приемной. Увидав Лизу, редактор бурно зарыдал и сдался без боя: Лиза вышла в свет на развороте. А замки на том портфеле редакция оплатила сама.
Перед Лизой робели и другие газетчики. Они знали: от ее таланта – не укрыться…
И все же, робея, в редакциях Лизу не ценили.
– Это все глубокомизмы! – говорили ей скептически.
– И очень хорошо, – реагировала Лиза незлобиво.
– Но это никакие не афоризмы! – внушали Лизе. – Вот когда ваши мелочи уйдут в народ и приживутся, – торжествуйте, Лиза, а пока…
Однако Лиза была непреклонна: цену себе – она знала!
Как-то на моих глазах Лиза отловила одного журналиста и, зажав в углу, стала допытываться:
– Ну и как вам мои афоризмы?
А журналист, видать, не шибко умный:
– Если честно, это просто ужас!
Но Лиза не унималась:
– А что вам понравилось больше всего?
У Лизы слух был абсолютный: она умела слышать только себя. Но из великих – кто не без причуд?!
Завистники и недоброжелатели одолевали Лизу Соркину и дальше. Обзывали: броненосец «Потемкин» в овечьей шкуре. И докатились до того, что придумали единицу измерения ее таланта.
– А ну? – спросила их ничего не подозревающая Лиза и открыто улыбнулась: а кому не приятно, ведь так же?
– Знаете, Лиза, есть один джоуль.
В предвкушенье:
– Знаю-знаю…
– А единица измерения частоты – один герц, в честь Генриха Герца.
– О да, я слышала, – польщенная, – про Герца. Ну и что же?
– А есть, Лиза, один сор. Вопросы есть?
Бедная Лиза сразу не поняла, а потом она не поняла опять же.
Но Лизу я по-прежнему ценил.
Впрочем, однажды я в ней чуть было не разочаровался.
А было так. Лиза мне часто звонила в любое время дня, пока не начала звонить в любое время ночи: как творческая единица, Лиза обострялась по ночам. И читала с выраженьем, и читала…
