– Для чего?
– А новым русским для каминов продаю. Идут отлично!
Я:
– А иголки? Почему вы оставляете иголки?!
– А куда их?
– А для слонов – это такой деликатес!
Оживился:
– А что, у нас в Донецке есть слоны?
Я смекнул – и тут же отстранился:
– Извините, этот бизнес – уже мой…
Душегубы
Быль
Мышь достала, довела до исступления. За ней уже гонялись всей семьей: папа, мама и два брата: Костя, Саша. Но она была проворной, эта мышь, и в руки не давалась ни в какую. Установили мышеловку. Окаянная попалась наконец! Ей мышеловкой перебило лапку. Все рыдали. И казнились всей семьей. «Душегубы!» – говорили друг на дружку.
Мышь дрожала, жалкая такая.
В носовом платочке ее срочно повезли к ветеринару:
– Вот что мышеловка с ножкой сделала!
Им поразились:
– Вы такие первые!
Наложили гипс, сказали: всё. В смысле, будет жить. Но нужно выходить.
Выхаживали всей семьей.
Потом купили кошку, это ж мышь…
Признание
Пятый класс. Конкурс на лучшую любовную записку. Победила Ира Ковальчук: «Я знаю дорогу к раю, но без тебя я туда не дойду».
Училка:
– Ира, молодец! А… А кому твоя записка адресована?
– Мальчику.
– А какому?
– Не скажу.
И не сказала.
Мне она призналась лишь вчера.
Боже, тридцать лет ушло насмарку!..
Розу жалко
Я хочу сказать о наших евреях. Можно? Ну мы ж свои. Не уходите – вы сейчас поймете. Вот, спасибо!..
Вчера иду я по базару – и такое! Потом я даже позвонил раввину: «Ребе, что мне делать?» – «Запиши…»
А было так. У одной старушки из нашей синагоги умер муж. Счастья в том, конечно, очень мало. Скажу вам больше: безутешная вдова! А имя Роза. Она так кричала, что боялись: не дай бог, побудит всех на кладбище… Бедняжка! Думали: она… Хотела броситься за ним в могилу, наконец. Такая преданность! Но ее смогли отговорить…
Прошла неделя, может быть, дней десять, – и вот вчера иду я по базару, вижу: Роза. Идет и вся такая молчаливая. Еще бы! И так мне стало жалко эту Розу! Но подойти ей выразить сочувствие – это еще хуже, чем не выразить. Сказать ей: ах, как жалко, умер муж! – она же в курсе. Только растревожу. Но мы же люди, и сказать ей что-то нужно, ободряющее. Думаю, скажу иносказательно. И, поверьте, с лучшими намерениями:
– Роза, ну какая вы хорошая!
Другая бы… А эта… Она схватила меня за руку – не вырваться – и, искажая в крике рот, на весь базар:
– Сашэ, Сашэ! – выворачивая губы наизнанку.
Мама, я ж ей ничего такого, я ж как лучше! Зачем хватать?! И что еще за «Сашэ»?! Если я с рожденья буду «Славэ»…
Согласитесь, эмоционально можно тронуться.
Тут откуда ни возьмись – точней, из очереди (а базар же оживленный, всюду люди), – плюгавый старичок, тот самый «Сашэ». Он подумал: Розу, может, грабят. Может, я карманник или кто – и она, вот молодец, меня словила, уцепилась за меня. Уцепилась, держит и кричит. И он кидается на помощь этой Розе…
Подскочил и… И для подстраховки он тоже хвать меня за руку, за другую. Стало больно. Люди начинают озираться, останавливаться. А меня ж в Донецке знают многие. Кто увидит – это же позор! А я вообще не понимаю ничего.
И вдруг мне эта Роза так смущенно:
– Ви не могли… – и едва ли не с мольбой. – Ви не могли бы повторить сначала?
Я не понял:
– Что?
– Ну, это, «Роза»…
Ах, вон оно! Чтоб я – в его присутствии! Я вздохнул – и:
– Роза, вы хорошая…
Она ему:
– Ты слышал?!
Слышал он. До него дошло. Он улыбнулся. И они меня мгновенно отпустили, безутешная вдова и этот «Сашэ». Молодым уже не до меня. Он взял ее под ручку – и вперед. И они в базаре растворились.
Я свободен! И, казалось, радуйся.
Но слезы – почему?
А Розу жалко…
Я и Софи Лорен
Быль
Если я за свои поступки переживать не буду, от этого моя совесть только выиграет.
Автор
Жил – не тужил. На€ тебе!
Эта история мне не дает покоя столько лет! Я знаю: чтоб забыть – мне нужно высказаться. Я вам выскажусь, но чтоб забыть? Не знаю…
Кен Рассел, Дерек Джармен, Изабель Юппер, Макс фон Зюдов, братья Каурисмяки – это звезды. Кто знал?
…А сам я донецкий. И только черт догадал меня с моим умом и талантом соваться в Россию. «В Москву! В Москву!» – кричали три сестры. У меня же было все иначе.
Как я летом 91-го оказался на XVII Международном кинофестивале – это комедия. Меня туда, естественно, не звали. У них, как говорится, даже в мыслях…
По разнарядке в список гостей из Донецка (из пяти человек) входила она. Она бы, разумеется, входила. Если бы могла. А так…
Киноведка и так далее – Ирина Львовна Шафирштейн. За день до отъезда, общительная через край, она – себе в удовольствие – устроила пышные проводы.
Большой знаток искусства, и причем с уклоном в украинское, далекая от предрассудков, она стала исполнять гопак прилюдно. И, конечно, на ура.
Как вдруг – на гопаке – она споткнулась и: ах! – нога!
Нет, разумеется, хотя и Шафирштейн, теорией украинской культуры она владела в совершенстве. Но практика – не на словах, – она взяла верх. Эта практика ее и доконала.
Рухнув – вниз – не на ту, как оказалось, ногу, доктор украиноведческих наук, она с болью констатировала вывих. Каково же было ее удивление, когда тут же прибывшая врач ей доложила об обратном: «Я скажу вам как доктору доктор – это не вывих…» – «Так и замечательно!» – «Это… В общем, так… Ирина Львовна… Не скрою, вы сломали себе ногу, и вы ее сломали хорошо».
Каково – иметь на радостях закрытый перелом?!
Тогда еще столицей нашей Родины Шафирштейн бредила и, превозмогая боль, у докторши Москву выторговывала, как могла: «А если перелом закрытый, так никто и не узнает!» Однако: «Достаточно, – парировала та, – чтоб об этом знали вы, и не морочьте…»
И вот в такой переломный момент лежащая на вытяжке больная Шафирштейн принимает историческое решение. Таким тронутым я не был никогда. Мне передали, и, сколько буду жить, этих лестных слов я не забуду: «Лучше чем не поедет никто, так уж лучше пусть отправится Верховский».
