— Я так боюсь, что он испугается Боба. Он же, наверное, стал очень робким, а Боб такой буйный. Ведь правда, мистер Гарнет?
— Ничего, — сказал Укридж. — Боб его не тронет, если только он не примерится слямзить его обед. В таком случае нам придется заказать из Эдвина коврик.
— Стэнли Эдвин не нравится, — грустно констатировала миссис Укридж.
Эдвин прибыл на исходе утра и был заперт на кухне. Мне он показался красивым котом, но нервозным.
Деррики прибыли спустя два часа. Мистер Чейз их не сопровождал.
— Ему пришлось уехать в Лондон, — объяснил профессор, — не то он был бы в восторге. Мальчик очень огорчился. Ему так хотелось осмотреть ферму.
— Ну, так ждем его в следующий раз, — сказал Укридж. — Мы всегда приветствуем осмотры. Послушайте, — внезапно перебил он сам себя (мы приближались к куриному выгулу), — вы когда-нибудь бывали в Бристоле?
— Никогда, сэр, — ответил профессор.
— Дело в том, что я там несколько лет назад знавал одного точно такого же недотепистого пузанчика. Редкий весельчак! Он…
— Вот куриный выгул, профессор, — вмешался я, а мой лоб словно бы защипало, и это ощущение поползло вниз по позвоночнику. Я заметил, что походка профессора слегка одеревенела, а цвет лица у него усугубился. Непринужденная манера Укриджа изъясняться нередко действует на людей, с ним не знакомых, как удар электрического тока.
— Обратите внимание на искусность — ха-ха! — с какой натянута проволочная сетка, — лихорадочно продолжал я. — Потребовало немалых усилий. Да уж! Жаркая была работка. Прекрасные образчики куриных пород, не правда ли? Хотя и в некотором переизбытке. Ха! Ха! Впрочем, вина лежит на поставщике. Теперь мы получаем яйца в избытке. Куры вначале не желали нестись. Невозможно было их принудить.
Я продолжал говорить что подвертывалось на язык, пока не заметил, что багровость сошла с лица профессора, а его спина прямизной уже не напоминала кочергу. На данный момент положение было спасено, но невозможно было предвидеть, какие еще эксцессы позволит себе Укридж. Пока мы шли через выгул, я сумел отвести его в сторону и воззвать к его тактичности.
— Бога ради, остерегись, — зашептал я. — Ты понятия не имеешь, до чего он обидчив.
— Но я ведь вообще ничего не говорил, — ответил он изумленно.
— Черт подери, ты знаешь, что никому не понравится, чтобы его в лицо обзывали недотепистым пузанчиком.
— Как! Мой дорогой старик, да кто обращает внимание на подобные пустяки? Чопорности и официальности между нами места нет. Куда более радушно позволить себе расслабиться в тесном дружеском кругу.
Тут мы присоединились к остальным, и мной овладело свинцовое предчувствие надвигающихся бедствий. Я знал, каким становится Укридж, когда расслабляется в тесном дружеском кругу. Многие многолетние дружбы не выдерживали этого испытания.
Однако некоторое время все шло отлично. В своей роли лектора он не переходил на личности, а Филлис и ее отец держались безупречно. Они выслушивали самые залихватские его теории, и ни единый мускул не вздрагивал возле их ртов.
— А! — говорил профессор. — Неужели? Очень-очень интересно.
Всего лишь раз, когда Укридж начал описывать особенно оригинальное приспособление для повышения усердности своих кур, легонькая судорога на миг нарушила выражение благоговейной почтительности на лице Филлис.
— И вы правда не имеете никакого предыдущего опыта в куроводстве? — спросила она.
— Ни малейшего, — ответил Укридж, сияя на нее сквозь пенсне. — Ни на атом. Но я, знаете ли, способен браться за что угодно. Все получается как-то само собой.
— Понимаю, — сказала Филлис.
И все шло вот так гладко, пока я не заметил приближающуюся квадратную фигуру Наемного Служителя. Почему-то — не могу объяснить почему — у меня возникло ощущение, что он пришел сообщить дурные вести. Возможно, выражение тихого удовольствия на его физиономии показалось мне зловещим.
— Прошу прощения, мистер Укридж, сэр.
Укридж как раз достиг апогея крайне красноречивого экскурса в область куриных чувств, на которые придерживался собственных взглядов, столь же оригинальных, как и хитроумных. И был раздражен, что его перебили.
— Ну, Бийл, — сказал он, — в чем дело?
— Так кот, сэр, которого привезли нынче.
— Ах, Бийл, — взволнованно вскричала миссис Укридж, — что случилось?
— Надо было потолковать с моей хозяйкой…
— Но что случилось? Ах, Бийл, только не говорите, что Эдвин пострадал! Где он? Мой бедняжечка Эдвин!
— Надо было потолковать с моей хозяйкой…
— Если Боб его укусил, надеюсь, нос у него расцарапан, — сказала миссис Укридж мстительно.
— Надо было потолковать с моей хозяйкой, — невозмутимо повторил свой зачин Наемный Служитель, — ну, я и зашел на кухню десять минут назад. Этот кот лизал свой живот.
Повествовательный стиль Бийла привел мне на память некую книжечку, которую я читал в нежном детстве. Жаль, заголовок я напрочь забыл. Отлично написанная книжечка.
— Ну, Бийл, ну? — настаивала миссис Укридж. — Ах, да продолжайте же!
— «Привет, киса, — говорю я ему, — как живете можете, сэр?» — «Ты поосторожней, — говорит моя хозяйка. — Он такой робкий, ты не поверишь, — говорит она. — Можно сказать, только сейчас освоился», — говорит она. «Будь спок, — говорю я ей, — мы с ним друг друга понимаем. Мы с ним, — говорю я, — старые приятели. Он мой милый старый друг капрал Бэнкс». Она на это ухмыляется, мэм: в добрые старые дни много мы с ней смеялись из-за капрала Бэнкса. Он был, так сказать, нашей с ней шуткой.
— Ах, ну… пожалуйста… Бийл! Что случилось с Эдвином?
Наемный Служитель продолжал ровным невозмутимым голосом:
— Вот, значит, мы с ней толкуем, а тут забегает Боб, который тишком следовал за мной. Чуть кот увидел, как он нюхает туда-сюда, такое поднялось шипение да ругань, каких вы в жизни не слыхивали; и, провалиться мне, — продолжал мистер Бийл благодушно, — провалиться мне, старый котище как прыгнет и в одну секунду удрал в трубу, где теперь и пребывает и внимания не обращает на мою хозяйку, как она ни старается сманить его вниз.
Сенсация, как пишут в газетных заметках.
— Но он же там изжарится! — вскричала Филлис, широко раскрыв глаза.
— Да не изжарится. И наш обед тоже. Миссис Бийл всегда после завтрака гасит огонь в очаге. А вот как она сумеет разжечь его, пока этот…
Наступила пауза в три секунды: было заметно, что оратор старается овладеть собой.
— …этот кот, — благополучно договорил он, — сидит в трубе? Так что придется нам пообедать всухомятку, раз этот котяра не вылезает из трубы.
Лицо профессора вытянулось. Сидя за его столом, я подметил в нем явное пристрастие к гастрономическим радостям. Обеды всухомятку его явно не прельщали.
