2. Поэтому я сейчас использую эту замечательную технику действия от обратного и скажу себе: «Ты, дурочка! Андрей — единственный мужчина в мире, а все остальные мужчины улетели на Марс навсегда». И тогда у меня откроются глаза, и я обнаружу рядом с собой множество разных подходящих мужчин.
3. Почему-то не получилось. Уже прошло пять минут, а никаких подходящих мужчин рядом со мной нет.
4. Тогда я попробую по-другому. В психологических книгах сказано, что неповторимая личность любимого человека не обязательно должна находиться рядом, можно просто любить эту личность издали, и все.
5. Думаю, это подошло бы мне, если бы не его руки… Казалось бы, у всех руки, и что?.. Но я не согласна любить его неповторимую личность издали. Мне нужно, чтобы он вместе со своими руками был со мной. И еще голос. Если бы не голос, все могло бы сложиться по-другому. Но у Андрея такие руки и такой голос, что, если я прямо сейчас его не увижу, я умру.
…Нет, ну умереть, конечно, было бы глупо, лучше я стану художником и нарисую такую картину: две несчастные фигурки сидят по разные стороны невидимой линии, например, он на улице, а я у себя дома, у окна. Он смотрит на меня, я смотрю на него, но мы не видим друг друга… Хорошая картина, называется «Очень Печальное Одиночество». Кстати, художником я еще не была. Может быть, мне удастся попасть в Интернет как художнику? И заполнить «Дневник Моей Славы», а то он так и остался пустым.
…Пока остался пустым. Если я нарисую свою картину «Очень Печальное Одиночество», то в смысле славы передо мной откроются кое-какие перспективы.
Я выглянула в окно, просто на всякий случай… Никого нет. Понятно, что взрослый мужчина, у которого столько электричества, не может сидеть под окном и смотреть на меня, но я как художник имею право на художественное преувеличение.
…Раздался звонок.
— А почему вы так долго? — спросила я, открывая Морковскому дверь. — …А… что…
На пороге стояли… был… были… На пороге был Лев Евгеньич. И еще Андрей. Я совсем забыла, какой он высокий небритый красавец. На руке Андрея как плащ висел Морковский. И все они были обмотаны рваными бинтами.
— Мы подрались с очень страшным мастифом за резиновый мяч… Мы победили, но ухо… прокусили ухо… — приподняв голову, сказал Морковский и снова бессильно упал на руку Андрея.
— Кому прокусили ухо, Морковскому? — прошептала я. Лев Евгеньич сам не свой до чужих мячей, это правда, но от Морковского я этого не ожидала…
Мы с Андреем стояли, замерев по разные стороны двери, как изваяния — я как пораженное до глубины души изваяние, а Андрей как красивое мужественное изваяние. Лев Евгеньич, щедро обмотанный бинтами, смотрел на меня как обиженный ангел, а Морковский, свисая с руки Андрея, рассказывал историю драки.
Пока я беспечно сидела у окна и думала о любви, в это самое время в Морковском и Льве Евгеньиче проснулись звериные инстинкты. Они сражались с очень страшным мастифом за старый резиновый мяч. То есть это Лев Евгеньич первый начал, а когда очень страшный мастиф укусил Льва Евгеньича за ухо, Морковский ринулся его спасать. Андрей сначала вытащил их из драки за задние ноги, а потом узнал Льва Евгеньича, когда тот бросился к нему на шею.
Бинтами из машинной аптечки Андрея они забинтовались прямо во дворе.
— Вот мяч, — важно сказал Морковский и протянул мне старый резиновый мяч, синий в красную полоску.
— Спасибо, — сказала я.
— Я перенервничал, — гордо сказал Морковский, — а так на мне ни единой царапины. Я бинтовался на всякий случай.
Знаю я этого Морковского. Бинтовался из вежливости, чтобы Андрей не подумал, что он недостаточный спаситель, и не расстроился. Сплошная рефлексия.
Андрей как-то нервно переступил с ноги на ногу и начал выстукивать сигарету из пачки. Все уже было сказано, и больше нельзя было стоять и молчать.
— Ну, спасибо большое. Теперь тебе, наверное, пора?..
— Кхм… — сказал Андрей и протянул мне поводок.
Я так и думала, что ему уже пора. На руках у Андрея были царапины. Очень страшный мастиф довольно сильно его расцарапал, и Лев Евгеньич, возможно, тоже приложился в пылу драки. Я все смотрела и смотрела на эти царапины на его руках и не могла оторваться, а потом все-таки оторвалась, потому что неловко задерживать человека, который и так уже потерял столько времени на спасение моих близких…
Я взяла поводок и потянула Льва Евгеньича к себе, а Лев Евгеньич почему-то уперся. Думаю, Лев Евгеньич влюбился в Андрея — спасенный всегда влюбляется в своего спасителя.
Я опять потянула поводок к себе, как будто мы играем в «перетяни канат», а Лев Евгеньич неожиданно резко дернулся обратно к Андрею. И я покачнулась через порог и уткнулась Андрею лицом в грудь. И тут у меня закружилась голова и вокруг все поплыло. Никогда не знала, что я так плохо переношу вид царапин.
Дальше я помню не все, а некоторые детали вообще начисто выветрились из моей памяти. Например, я не помню, как исчез Морковский. Единственное объяснение, которое у меня есть: Морковский тонкий, интеллигентный человек.
Если бы это был не дневник, а книга, я бы написала: «И он протянул к ней свои сильные руки, и дальше у них были неземные восторги любви». И подробно описала бы, как героиня внезапно обнаруживает, что — ах, у ее любимого, оказывается, есть мягкие, но твердые губы, а у нее самой, оказывается, тоже есть губы… В общем, и у нее, и у ее любимого есть руки, ноги и др., и героиня всем этим наслаждается. Еще я бы непременно написала, что у героини «так никогда не было». Хотя нет, это наводит на подозрение, что у такой героини НИКАК никогда не было. Я бы лучше написала, что героиня «даже не знала, что такое бывает». Нет, тоже не годится. Все люди знают, что ТАКОЕ бывает, почему же именно она вдруг не знала?..
Но это все равно не книга, а дневник, так что я просто честно напишу все, как было.
Так вот, это было все что угодно, только не восторги любви. И если человек уже взрослый, то он знает: иногда бывает так, как будто это и не любовь вовсе, а просто такая острая борьба за жизнь, как будто осталась одна минута, и надо выжить, иначе твоей территорией овладеют враги. Вот как это было.
И если человек уже взрослый, он знает: после того как ты с разбегу овладел своей территорией, не приходит решение всего-всего, а, наоборот, наступает некоторая неловкость, словно ты добыл что-то и не знаешь, что с этим делать, или сказал что-то важное, а это не совсем так.
…Мы с Андреем сидели за столом друг напротив друга и заводили цыпленка. Не разговаривали ни о чем, просто гоняли цыпленка друг к другу. Белый пластмассовый цыпленок, сейчас таких не делают, тук-тук-тук по столу от меня к Андрею, тук-тук-тук от Андрея ко мне.
Белый пластмассовый цыпленок побежал по столу от меня к Андрею — тук-тук-тук.
— У меня к тебе только один вопрос — что ты сегодня вечером делал в моем дворе?
