Из бухты Барахты
Вышли две яхты
Груженны волосами
Под всеми парусами
Завтра к середине дня
Будет грива у меня!
Куплю желтую расческу
Гриве сделаю прическу
Гриве пива предложу
Рубль на гриву положу —
Пусть дивится вся родня
Что за грива у меня!
Шпроты катались на кораблике, сверкая золотыми животиками, вода заливалась в кораблик, руки странного господина были сине-багровые от холода, а лицо — вдохновенным, как лица городских сумасшедших.
— Вы простудитесь, — пожалела она убогого, — когда в воде холодной долго возиться, насморк бывает.
Странный господин поднялся с корточек и оказался похожим на Винни-Пуха — невысокого росточка, круглый и небритый. «Смуглый, круглый и небритый. Дядя Киви получается», — улыбнулась она про себя.
— И не Гиви вовсе. Я Фей. Фей-Хуан. Не путать с Доном Хуаном — я по другой части, я к барышням тоже неравнодушен, но без ихнего фанатизма, — толстячок пытался смотреть строго, но сделать каменное лицо из его мягких круглых щечек было сложно.
— Я волос себе заказал, — он кивнул в лужу, — к вечеру должны вырасти!
Он сдернул смешную детскую шапочку, и оказался круглоголовым лысым колобком, вернее сказать, голова его была так же небрита, как и круглые щеки. Он потрогал щетину на макушке и довольно улыбнулся:
— Обрастаю уже!
— А тебе измениться надо, — сказал он, — а то ходишь, как ворота футбольные на пустом поле.
— Это как? — она ахнула. — Как это — ворота футбольные? И почему ходят по полю?
— Вот и я говорю — почему? — Винни-Фей (так ее сознание обозначило странного господина) изучал ее с большим интересом, оглядывая со всех сторон. — Представь себе: поле футбольное пустое и неухоженное, дождик и слякоть, а по полю футбольные ворота бродят неприкаянные, и стонут: «Где мой вратарь? Я бутсы ему купила, а его все нет, только прохожие нахальные иногда забегают, да тут же и выбегают». И сеточка обвисла, и столбики некрашеные…
Более поразительных вещей она никогда в жизни не слыхивала — Винни-Фей в двух словах точнейшим образом описал ее состояние и ощущение себя в мире — именно ворота, которые ждут своего вратаря, который будет их защищать и оберегать, а она будет гордиться им и создавать вокруг него уют — начищать сеточку, полировать столбики… Слезы навернулись на глаза, стало жалко себя, и она сразу озябла.
— Не кисни! — Фей уже трижды обошел вокруг нее. — Не кисни — это самое главное! Во-первых: заведи музыку в доме. Веселую. Чтоб ноги сами в пляс. Упал-отжался-станцевал! Во-вторых: перестань бродить по полю. Займись собой — улыбаться потренируйся вот, глазки строить, хихикать вот тоже научись. И не спорь! — Винни-Фей погрозил ей пальцем и даже топнул. Она выдохнула воздух, которого набрала полные щеки, готовясь достойно возразить. А Фей-Хуан продолжал, немного кипятясь уже:
— Ты хихикать пренебрегаешь и «что ли я дура — хихикать?» говоришь, а что ли ты умная? Тебе в семью надо или в библиотеку? Или в семье ты будешь только о высоком рассуждать? Я б первый от тебя сбежал — не жена, а лекция. Смеяться не умеет, за попу не ущипнешь — обидится, в игры не играет, с поцелуями не пристает. Ты и глупостей не говоришь, небось? — Фей с сожалением смотрел на нее. — И сказок не сочиняешь?
— А сказки зачем? — она не переставала удивляться и не успевала обидеться речам Винни-Фея. — Сказки-то мне зачем сочинять? Детей же у меня нет, кому я их буду рассказывать — Роману, что ли?
— Да при чем здесь Роман! Себе, душа моя, себе ты должна сказки рассказывать! Всякие волшебные сказки рассказывать и картинки волшебные показывать! Вот я поинтересуюсь: ты для себя что делаешь?
— Все делаю, — она возмутилась, — да я ВСЁ для себя делаю!
— Вот и враки! — Винни-Фей рассмеялся. — Твое ВСЁ — это НИЧЕГО на самом деле. Ты и трех дел не назовешь.
— Как это не назову? Вот, например, я читаю для себя — это раз!
— Ага, еще скажи — зубы чищу и уши мою — как раз три получится. Вот скажи — ты для себя отдыхать когда ездила? Чтоб просто так — для себя. Не за компанию, не попутно дела какие-то решая, не потому что звали сильно, а просто — потому что устала? Или массаж — не потому что спина болит или шея не гнется, а потому что приятно? Или бабу снежную лепила, может быть? Или стихи, может быть, сочиняла? Про весну вот — самое время сочинять: весна, пичужки, всякая фигня романтическая…
Она готова была уже рассердиться — что за глупые разговоры! — но что-то останавливало ее, и она в растерянности забормотала о нехватке времени, о невозможности вырваться, о том, что для себя она не привыкла…
— Не мороси! — нахальный Фей снял свою смешную шапочку, достал из нее леденец и протянул ей. — Держи — это Конфета-Поэта.
— Чья конфета? — она недоверчиво повертела ее в пальцах, с изумлением глядя на лысину Фея, которая покрылась уже двухсантиметровой рыжеватой прической.
— Ничья. Это сорт такой. Есть, допустим, Золотой Петушок, он же Павлин-Мавлин, а это — Конфета-Поэта, понятно?
— Непонятно, — она сунула конфету в рот, разглядывая фантик, — а по вкусу — это «Взлетная», — определила она.
— Ага, сейчас взлетишь, — Фей-Хуан смотрел на нее выжидательно. — Ну что ты молчишь, давай!
— Что давай? — удивилась она.
— Стихи давай! Я ж тебе Конфету-Поэту вручил, и тему дал: весна, пичужки, фигня всякая!
Она от неожиданности чуть не поперхнулась конфетой, но вдруг открыла рот и, ощущая себя против всяких законов реальности, неожиданно произнесла, немного запинаясь:
Весна…
Пичужки…
Всякая фигня…
— сама удивилась словам, которые явно совершенно самостоятельно, а не по велению ее воли вылетали изо рта, и воскликнула громко:
Хочу туда, где явно нет меня!
И вдруг успокоилась. Улыбнулась. Посмотрела на Фея, который кивал ей одобрительно, и продолжила уже совершенно свободно:
Хочу туда, где ясен горизонт,
где у воды большой дырявый зонт
где море бьется, свежестью маня
таверна, парус, всякая фигня…
Фей, неотрывно наблюдающий за ней, довольно перевел дух, улыбнулся и вдруг брякнул ехидно:
— И жесткий грязный лежак на гальке.
Она, совершенно ошарашенная происходящим, попыталась слабо возмутиться, но вместо этого снова задумалась на секунду и, словно разглядывая морской пейзаж, гальку, отблески солнца на воде, изрекла, на этот раз еще более уверенно:
Таверна, парус, всякая фигня…
