– Ну, там заяц нашел снеговика, – неохотно рассказала она. – И он ему очень понравился. Они подружились. Потом заяц захотел есть. А у снеговика же морковка вместо носа. Но заяц не мог достать морковку. Он решил ждать. И он дождался, пока снеговик не растаял. Три дня ждал заяц.
– А потом что случилось? – спросил я. – Надоело ждать? Или нашел еду в другом месте?
– Да нет, – сказала Маша. – Снеговик растаял. Я понял, что тестирование я бы не прошел.
– И что, ты все правильно сделала? Расставила картинки?
– Да, – сказала Маша. – Только не в том порядке, как им было надо. У меня снеговик растаял. А у них-то нет.
– Подожди, – сразу запутался я. – Я ничего не понял. Ты мне что, рассказала историю со своим финалом?
– Ну да, – сказала она.
– А у них что получалось?
– Ой, я не знаю, – поморщилась она. – Но последняя картинка там такая. Заяц держит в руках морковку. Это точно. Это и у меня, и у них.
– А были картинки с тающим снеговиком?
– Нет, не было, – призналась Маша.
– Ну, может, яркое солнце было нарисовано? Она честно припоминала.
– Нет, – сказала наконец Маша. – Солнце было слишком высоко. Оно на одну картинку со снеговиком не поместилось.
– А тебе учительница сказала, как морковка снеговика оказалась у зайца? У них же, наверное, своя версия есть.
– Что-то говорили, я не помню, – беспечно сказала Маша. – Ты знаешь, снеговик и сам мог бы отдать. Он очень добрый. Пап, хватит со мной разговаривать. Можно, я уже в геймбой поиграю? До танцев еще успею два раза сыграть… Спасибо!
Ну конечно, купил я ей этот геймбой в тот же день, когда пообещал, что она его получит не раньше дня рождения, то есть недели через три.
«Как же я хочу быть деревом!»
Для Маши и Вани настали трудные дни. Так бывает в жизни любого человека, и тем более в жизни людей, живущих вместе или по крайней мере ведущих совместное хозяйство. А ведь хозяйство у них и в самом деле совместное. Они живут в одном доме, едят из одних тарелок, ходят, как на одну работу, в один детский сад, они плавают в одном бассейне, рисуют одними и теми же карандашами… Они не расстаются друг с другом, несмотря на катастрофическую разницу в возрасте – год и восемь месяцев. Этот срок сейчас идет в их жизни, по моим подсчетам, лет за десять.
И болеют они одними и теми же болезнями. Вот их уже не первый день тошнит. Это что-то сначала Ваня подцепил в детском саду – по признанию воспитательницы, которая сказала, что такое же было с детьми и в прошлом году и продолжалось у них неделю, а потом прошло как не было.
И вот они ничего на всякий случай не едят, а только уже четвертый день выздоравливают. Процесс выздоровления идет медленно и, главное, мучительно – по той причине, что именно в такие дни становится особенно очевидно, что их везде, на каждом шагу окружает еда. Даже я, который, приезжая из командировки, никогда не дарит Ване ничего съестного, на этот раз привез Ване из Саудовской Аравии пакет фиников.
Пока его мама успела дойти до стола, за который он уселся, два финика он уже съел. То есть даже не совсем съел: он успел набить ими рот и начал глотать, умоляюще показывая мне на дверь вытаращенными от недетских страданий глазами: «Сделай же что-нибудь!» Он, конечно, не мог проглотить оба этих здоровых финика зараз, но, с другой стороны, они уже были у него во рту, и он понимал, что не будут же их выковыривать оттуда. Хотя и не был уверен в этом, наверное, на сто процентов.
Когда его мама поглядела на него, она тоже как будто что-то проглотила (язык, надо полагать). Я думаю, она в это мгновение молилась только, чтобы он не подавился финиками, и только поэтому промолчала.
Но она поговорила с ним, когда он триумфально закончил с финиками.
– Как ты мог, Ваня? – спросила его Алена.
– Что мог? – переспросил мальчик, еще даже слегка жмурясь от наслаждения.
Это было двойное наслаждение: саудовские финики были и в самом деле неправдоподобно вкусными, к тому же он все-таки сделал это.
– Тебя опять будет тошнить, – предупредила его Алена.
– Мама, – с тоской проговорил он, помолчав, – ты что, хочешь, чтобы я умер от голода?
Ну, тут все стало хорошо: Алена прослезилась, Ваня засмеялся.
– Папа, – сказала мне Маша на ухо, – ты знаешь, что я вчера в детском саду съела?
– Не пугай меня, – испугался я.
Я ведь понимал, что она может съесть вообще что угодно. Может проглотить какой-нибудь камень, закусить корой молодой сосны, которые растут во дворе нашего дома, и запить снегом.
– Четыре блина! – сказала Маша. – У нас Масленица началась.
– Но у тебя ведь даже зубов нет, – с тревогой сказал я. Это была еще одна проблема, из-за которой в жизни детей наступили трудные дни. У Маши не хватает уже нескольких зубов на самом видном месте. Одна девочка даже пыталась использовать это в своих интересах. Пылая безответной страстью к Диме, который не замечает, по уверениям Маши, никого, кроме нее, эта девочка по имени Вера на днях подбежала к Маше сзади (Маша в этот момент как раз разговаривала с Димой), схватила ее, попыталась поднять и поднести поближе к Диме, чтобы ему было получше видно Машин рот, и закричала:
– Ты что, и такую ее любишь?!
Дима сказал следующее (по рассказу Маши, а она не врет):
– Да, люблю.
Хотя я понимаю, как ему трудно было произнести это. Не потому, что публичные признания в любви даются юношам нелегко, нет. Просто он в этот момент и правда же рассмотрел Машин рот, так как она, конечно, закричала от негодования.
– А знаешь, что он сказал?! – спросила Маша, плохо скрывая торжество.
– Ну что?
– Он написал: «Маша, если ты меня не любишь, я повешусь». Как ты думаешь, кому он это написал: мне или Вере?
– Я так думаю, что тебе, – с большой долей вероятности предположил я.
– Правильно! – просияла Маша. – Папа, почему ты всегда угадываешь?
Я не смог ответить ей на этот вопрос. Ну просто не смог себя заставить сказать правду.
Накануне Маше в детском саду вырвали еще один зуб. Я увидел результат, вернувшись из командировки. У нее во рту вместо зуба торчал кусок зуба. Я ужаснулся.
– Да это, – успокаивающе сказала Маша, – мне в детском саду вырвали, все уже хорошо.
– Как же хорошо, – сказал я, – когда у тебя там что-то осталось. Тебе его не удалили, а сломали.
– Но у меня не болит, – так же тихо сказала она, все-таки стараясь меня успокоить. – Уже прошло. А знаешь, как кровь хлестала, когда они его дергали?!
Ну, тут я сам сознание чуть не потерял.
– Как это было? – спросил я.
