– Стеценко Екатерина! – протрубила рыжая.
– А вот это тебе, Андрюша, – не поворачивая головы, сообщил Деветьярову Шленский. – Дарю. Откуда?
– Советский Союз! – отчеканила Стеценко.
– Это видно, что Советский Союз, – парировал Шленский. – Дальше.
– Даля Кричулите, Каунас.
– Ольга Шефер, Павлодар. – Блондинка, похожая на худенькую Мэрилин Монро, сделала шутливый книксен.
– Андрюша, – бросил через губу Шленский, – держись.
– Держусь. Из последних сил, – ответил Деветьяров.
– Александра Жукова, Москва, – бесстрастно произнесла та, что в упор не увидела Шленского.
– Очень приятно, – сказал он.
– Мне тоже, – ответила Жукова.
– Анна Лаврушина, – завершила церемонию знакомства по виду самая старшая из девушек. – Петербург.
– Ну что же. Леонид Михайлович Шленский. – Леня раскланялся, Веснина из Барнаула зааплодировала и сама же прыснула со смеху. – Андрей Николаевич Деветьяров. Тоже Советский Союз. Будем ставить с вами финальное шоу. Андрей Николаевич, вы готовы?
– Всегда готов! – ответил Деветьяров.
Шленский сидел в номере, закрыв лицо руками.
– Я – Ирина Черышева, – говорил женский голос. – Я приехала из Саратова. Учусь в текстильном институте на вечернем отделении. Очень люблю Виктора Цоя и группу «Кино», сама тоже сочиняю песни и пою их.
Шленский открыл глаза и с ненавистью посмотрел на экран монитора.
– Снимаюсь уже два года, – кокетливо сообщила оттуда Черышева. – Я считаю, что женская красота…
Шленский нажал на паузу, лицо говорившей застыло в неестественной улыбке. Шленский включил обратную перемотку и, убрав звук, запустил пленку с начала. Черышева, сидя на фоне собственных фотопортретов, что-то говорила. В отдельности от текста она уже не казалась безнадежно глупой. Поймав живой момент, Шленский снова остановил пленку и принялся изучать лицо на экране.
– Ну, начали, – сказал Деветьяров и пальцем босой ноги включил магнитолу.
Он стоял напротив восьмерки девушек посреди спортзала.
– Поехали, вместе со мной.
Деветьяров начал разминку.
– Меня зовут Даля Кричулите, я из Каунаса. Мне двадцать лет, работаю продавцом в художественном салоне, люблю живопись, особенно импрессионистов. В детстве занималась танцами…
Шленский курил, слушая и одновременно рассматривая фотопортреты литовки, разложенные на диване.
– В работе фотомодели привлекает возможность выразить себя.
Шленский перемотал пленку и пустил ее снова.
– Меня зовут Даля Кричулите…
– Даля! Спинку держать! – Положив руки на грудь и лопатки, Деветьяров нежно поправил девушке осанку.
– Ножку выше! Потерпи, потерпи… – поглаживая бедро Лаврухиной, уговаривал он.
– Прогиб больше! – требовал он, приобняв Кузнецову.
– Андрей Николаевич! – позвала Жукова. – Подстрахуйте и меня!
– Непременно, – пообещал Деветьяров.
– Ольга Шефер, город Павлодар. Мне девятнадцать лет, учусь в техникуме. Люблю кино, особенно американское, с Чаком Норрисом. Мечтаю стать кинозвездой!
И любительница Чака Норриса сделала глазки.
Шленский хохотнул и быстро перемотал на фразу назад.
– Мечтаю стать кинозвездой! – повторила свой номер Шефер.
– Ой, – сказал Шленский и перемотал снова.
Ольга Шефер сидела на полу спортзала и вместе с другими, открыв рот, смотрела на Деветьярова, выделывавшего коленца уже чистым соло. Он танцевал, кувыркался и стоял на ушах под визги и аплодисменты восторженных девушек.
– Ну, как? – спросил Шленский.
– Замечательно!
Деветьяров сидел в его номере, вытянув ноги.
– То есть? – не понял Шленский.
– Малинник, – пояснил Деветьяров.
– А по делу? – раздраженно уточнил Шленский.
Деветьяров вздохнул:
– До дела еще не дошло.
– Кончай ты ваньку валять! – прикрикнул Шленский.
– Ты что, сам не видишь? – спокойно поинтересовался Деветьяров.
– Не слепой, – ответил Шленский. Он лежал на диванчике, обложенный грудой книг и бумаг. – Не Бродвей.
Деветьяров развязал узелок на шнуре, стягивавшем волосы, и конкретизировал:
– Клуб «Красная макаронина»!..
– Сочувствую. – Шленский быстро дописал что-то в тетрадку и сел. – Слушай, я все придумал! Это история Золушки! Понимаешь? Они все – Золушки! А принц – один!
– Опять я? – печально догадался Деветьяров.
– Ну конечно! – подтвердил Шленский. – Конкурс – это бал во дворце! Наутро одна уйдет с бала принцессой, а остальные… Понимаешь? – Шленский был на подъеме. – Нужно будет сделать с ними пять-шесть пластических номеров о любви, раскрутить на рассказы о себе…
– Еще раз, – попросил Деветьяров.
– Что «еще раз»? – не понял Шленский.
– Ну, вот это: «Нужно будет…» – что?
– Сделать пять-шесть пластических номеров, – медленно повторил Шленский.
– С кем? – спросил Деветьяров.
– С ними.
– А чего так мало? – спросил Деветьяров. – Давай шестнадцать.
– Хватит шести, – мрачнея, сказал Шленский.
– Слушай, Гайдай, ты что, серьезно? – осведомился Девятьяров.
– Ну, – сказал Шленский. – Ну говори, говори…
– Ленчик, – Деветьяров стал серьезен, – я тебя умоляю. Я сам все станцую.
– На фиг ты мне сдался! – взвился Шленский. – Мне они нужны! Они!
– Ленечка… – Деветьяров заговорил мягко, как с больным. – Давай по порядку. Жукова: реакции нет. Рыжая, халда, руками до полу не достает. Беленькая – ну сексапильная такая… – из нее в детстве мозжечок выпал, она в пространстве не ориентируется. Кузнецова заторможенная. В музыку из всех попадает одна литовка. Но только в медленную. Кто там еще, на твоем Бродвее? С грудью? Это, Ленечка, девушка твоей мечты, но ты извини: она в полном зажиме. И еще маленькая, шпана, и эта… ленинградка без темперамента. Все, Дягилев. Они ходить не умеют, а ты – «шоу»!..
– Научи, – сказал Шленский. – Ты для того и зван.
Деветьяров взвился:
– Из общества инвалидов позови!
– Знаешь что? – тоже взвился Шленский. – Кто меня уговаривал сюда ехать? Горбачев? Приехал – работай!
– Aгa! – закричал Деветьяров. – Сейчас! Сейчас папа бросит все дела и пойдет чинить самолетики!
