Настоящее имя «Минотавра» было – Джон О’Богги. Как и обещал одноглазый, он всплыл перед самым рассветом – посреди пустого бассейна «Москва», в маске, с аквалангом и чемоданчиком в руке. Осмотревшись, О’Богги вынул из чемоданчика антенну и сказал:
– «Циклоп», я «Минотавр». Прибыл, приступаю к работе.
Сказавши это, Джон вылез из бассейна и, шлепая ластами, направился в раздевалку.
Над ничего не подозревавшей Москвой вставало солнце.
Рабочий Николай Артюхин проснулся от жажды. Стараясь не трясти головой, он по стеночке дошел до ванной и повернул кран. Воды не было.
– Уй-й-й… – застонал Артюхин и по стеночке же пошел на кухню.
В кране на кухне воды тоже не было.
– Уй-й-й… – застонал Артюхин и поплелся обратно в кровать.
По дороге он заглянул в зеркало. То, что там отразилось, поразило даже видавшего в нем всякое Артюхина – он инстинктивно отпрянул назад. Резкое движение заставило его схватиться за башку и застонать:
– Уя-я-я-я!
В этот же час на рынке представитель вольного племени кооператоров Гиви Сандалия рассчитывался с шофером за доставку помидоров. Гиви был усат и прекрасен. Рассчитавшись и разложив помидоры на подносах, он вынул из кармана табличку «12 р.». Немного подумал, убрал ее и вынул из второго кармана другую – «15 р.». А потом из третьего – «18 р.».
Гиви поставил таблички у подносов, в раздумье почесал через кепку голову – и поменял таблички местами.
Солнце вышло в зенит и там остановилось. Джон О’Богги – в отличном костюме, с чемоданчиком в руке – стоял на набережной Москвы-реки, сардонически глядя на башни Кремля.
Во дворе дома № 6 мешал доминошные кости прокуренный до потрохов старик Пантелеич. Напротив Пантелеича в выжидающей позе сидел успевший оклематься с утра гегемон – Николай Артюхин.
– Давай, Степаныч, – позвал он третьего игрока, – давай скорее, ну тебя на хер.
– Ты давай мешай пока, – отозвался Степаныч, почесывая под рубашкой. – Скорей ему. У меня, может, моцион. А то прокурит сейчас насквозь хер вот этот.
Старик Пантелеич ничуть на «хера» не обиделся, потому что был глухой. Он повозил еще по столу, пуская клубы желтого дыма, а потом сказал, обращаясь к Артюхину:
– Ну, что ли, хер с ним – начинаем?
– Ща Степаныч сядет! – крикнул незлобивый Артюхин.
– Сядет – и хер с ним, – согласился Пантелеич.
Набрали кости. Степаныч, помахав руками на клубы дыма, тоже присел и взял.
– Дубль пусто! – обрадовался Артюхин.
– Херачь, – разрешил Степан Степаныч.
Артюхин вынул кость и, сказавши: «И-эх!..» – размахнулся было со всей молодецкой силушки, но тут…
Из-за трансформаторной будки с визгом выскочил малолетний брат гегемона Артюхина Кирюха, а за ним Вовчик из шестого «Б». Расстояние стремительно сокращалось, и возле гаражей настигнутый Артюхин-младший получил сочного пенделя ниже спины.
Звук пенделя вывел Артюхина-старшего из ступора.
Он бросил кости на стол, рванулся за Вовчиком и уже через несколько секунд с наслаждением крутил оттопыренные Вовчиковы уши своими сильными руками.
Вовчик завизжал, как поросенок. Тем бы дело и кончилось, происходи оно зимой. Но по случаю летней теплыни все окна на шестом этаже были открыты, и визг дитяти достиг отцовских ушей – в тот самый момент, когда папа Сидор Петрович, в компании парторга Козлова и профорга Иваныча обмывавший холодильник ЗИЛ, уже выдохнул и начал вливать в себя.
Сидор Петрович поперхнулся водкой и вытаращил глаза.
– Это Вовка, – прошептал он, и тут же из кухни донесся крик его супруги:
– Вовку бью-ут!
Сметая с лестницы жильцов дома, Сидор Петрович со товарищи бросился на улицу. Вовчик, с красными, как знамена, ушами, сидел у гаражей и орал.
– Кто? – только и спросил у него папаша, и Вовчик, не переставая орать, указал пальцем.
Артюхин-старший, сидя под грибочком, поднимал руку, вторично желая отдуплиться, когда услышал позади дробный топот. Оглянувшись, увидел стремительно приближающегося Вовчикова папашу, а с ним еще двоих плотных мужиков.
– Коля, – сказал старик Пантелеич, – хер мне на голову – это к тебе.
Артюхин-старший бросил кости и рванул прочь, но запутался ногами в столе и был накрыт.
Через минуту-другую Вовчиков папаня и его товарищи взяли тайм-аут и сошли с Артюхина. Артюхин сидел под грибочком, вынимая, рассматривая и вставляя обратно зуб.
– Коля, ну тебя на хер с твоими фокусами, – сказал старик Пантелеич, – ты играть будешь – или что?
– Ты покури, – сказал Артюхин. – Я сейчас.
С этими словами Артюхин встал и, подняв столик для забивания «козла», бросил его в троих отдыхавших, после чего резво скрылся за углом. Отдыхавшие с воем помчались за ним, но вскоре с воем же из-за угла выскочили.
За ними, размахивая выдернутым из волейбольной площадки металлическим стояком, бежал обиженный гегемон. Они промчались мимо старика Пантелеича, молча сидевшего возле порушенного доминошного стола, и унеслись вон со двора.
Когда звуки стихли в отдалении, Пантелеич неторопливо затушил бычок и сказал:
– С вами, ребята, хер поиграешь.
Гиви Сандалия возвышался над аккуратными пирамидами помидоров. Он так и стоял здесь с самого утра.
– Сколько? – спрашивали его.
– Восемнадцать, пятнадцать, – отвечал он, тыча в подносы волосатым пальцем, и спрашивавшие, схватившись за голову, отходили. Гиви стоял при помидорах, как часовой без смены, и ему очень надоело говорить и тыкать в воздух пальцем.
– Почем? – спросила, остановившись, старушка.
Гиви оценивающе на нее посмотрел и ничего не ответил. Старушка поджала губы:
– Почем, спрашиваю, помидоры-то?
– Дорого, – ответил Гиви.
– Ась? – спросила старушка.
– Дорого! – повторил Гиви.
– А почем? – спросила старушка.
Не отвечать выходило еще утомительнее, и Гиви Сандалия обреченно проделал свой номер в тысячный раз:
– Восемнадцать, пятнадцать.
– Ась?
– Восемнадцать! Пятнадцать! – сложив ладони рупором, закричал Гиви.
– Сколько-о? – пропела старушенция.
– Слушай, – сказал Гиви, – уйди, а?
– Нет, ты сколько сказал? – строго спросила она.
