Один эскиз сменялся другим.
– Это пролог, – комментировал художник, щупловатый парень с бородкой а-ля Арамис. – Значит, здесь вот – как договаривались, металлическая лента, а стробоскоп либо здесь, либо здесь.
– Может быть, сюда какое-нибудь цветовое пятно? – спросил Шленский.
– А будет! – сказал художник. – Там же фотография цветная, в цвете сомо…
– В каком?..
– Сомо. Ну это такой… желто-розовый.
– А кто это сказал? – поинтересовался Шленский. – Насчет фотографии?
– Ева, – сказал художник. – Она говорит, вы в курсе.
– Ясно. И кто там будет… в цвете сомо?..
– Да я откуда знаю… – ответил художник и, почему-то опустив глаза, занялся поиском следующего эскиза.
– Ну, вот и не больно. Ну, вот и совсем не больно…
Посреди спортзала лежала Лаврушина. Остальные сидели и стояли вокруг, глядя, как Деветьяров медленно покручивал туда-сюда ее подвернутую стопу. Лаврушина морщилась с неподдельным испугом в глазах.
– И ничего там связки не порваны, – сказал наконец Деветьяров, – не дурите мне голову! Это вывих, – сказал он, поглаживая Лаврушину по ноге.
Жукова, Черышева и Веснина внимательно следили за этим братским поглаживанием.
– А по-моему, и вывиха нет, – сказала Черышева.
– Сто-о-оп! – заорал Шленский.
– Боже мой, – поморщилась Даля. – Зачем же кричать?
– Раз и! Два и! – Деветьяров под музыку гонял девушек по спортзалу, но в этом уже явственно просматривались черты какого-то номера.
Шленский, под ту же музыку сидя в своем номере над листами писчей бумаги, изрисовывал их сценарием будущего шоу.
– Три и! Четыре и! – на весь спортзал хлопал в ладоши Деветьяров. – Стоп! Наташа, Саша, Лена, – еще раз свой проход!
– Стоп! – стоя в проходе кинозала, кричал Шленский. – Шефер, собери мозги в кучку. Еще раз!
– И раз! И два! – кричал Деветьяров в спортзале.
– Убью всех! – орал Шленский в кинозале. – На каком такте начинаем идти?
– На пятом! – стонал в спортзале Деветьяров. – На пятом акте идем!
– У нас сейчас обед, – робко заметила Шефер.
– У вас сейчас я, – безжалостно отрезал Деветьяров.
– Еще раз, – командовал Шленский.
– Еще раз, – говорил Деветьяров.
– Я сейчас умру, – задыхаясь, обещала Веснина.
– Умрешь – похороним, – успокаивал Деветьяров. – Поехали! Получится – отпущу спать.
– Ага, спать… как же… – вдруг сказала рыжая Стеценко, и стоявшая рядом Жукова внимательно на нее посмотрела.
– Начали! – крикнул Шленский.
– Отлич-но! – кричал Деветьяров. – И рука! И нога! И пошли!
– Хорошо! Умницы! – кричал Шленский. – И на финал! На финальчик! И-и-и хоп-ля!
Шленский выключил музыку.
Деветьяров стоял на пороге спортзала. Семеро девушек, не переодетые к занятиям, рядком сидели на скамеечке.
– В чем дело? – внимательно рассмотрев этот пейзаж, спросил Деветьяров.
– Мы сегодня не можем заниматься, – ответила за всех Стеценко.
– Почему? – глупо спросил Деветьяров.
– У нас женские дни, – улыбнувшись, мягко объяснила Черышева.
– У всех? – спросил Деветьяров.
– Почему у всех? – И рыжая Стеценко, поведя головой, указала на Лаврушину, молча разминавшуюся в стороне.
– А у нее почему не дни? – поинтересовался Деветьяров.
– А у нее климакс, – сказала Стеценко.
– Они просто устали, – сказал Шленский. Он лежал на верхней полке в сауне. – Их надо расслабить.
– Их не расслаблять, – ответил Деветьяров, попивая пиво из банки. Он сидел на средней полке на полотенце. – Их убивать надо.
– Ты чего такой кровожадный? – не открывая глаз, осведомился Шленский. – Отелло… «Убива-ать…» Подбавь парку.
– Убивать! – подтвердил Деветьяров и, встав, плеснул на раскаленные камни из пивной банки.
– Ох. Кайф… – слабо простонал разморенный Шленский.
– Убивать, Ленчик! И сегодня же, – продолжил Деветьяров. – А то они нам на голову сядут.
– Сядут, сядут, – подтвердил Шленский. – Спать надо меньше, тогда не сядут.
– Чего? – переспросил Деветьяров.
– Того самого, – ответил Шленский и повернулся на спину. – Чего слышал.
– Это мои проблемы, Станиславский, – сказал Деветьяров.
– Не только твои.
– Да что мне, монашествовать тут, что ли? – вскипел Деветьяров. – У меня крыша поедет!
– Не знаю, Андрюша, – ответил Шленский. – У меня не едет.
– Ты уверен? – спросил Деветьяров.
Шленский не ответил. Минута прошла в молчании: Деветьяров пил пиво, Шленский лежал с закрытыми глазами. Потом вдруг сел.
– Может, ты и прав, – сказал он. – Черт его знает. Пойдем поплаваем.
Они стояли у края бассейна. Голубое поле лежало перед ними совершенно нетронутым.
– Нет, ты подумай, – сказал Деветьяров. – Вот это все – нам одним. И почему я не взял сюда жену?
– Да, почему? – поинтересовался Шленский, снимая тапки.
– Забыл! – воскликнул Деветьяров. – Склероз, что ты поделаешь! И-ех! – И он рыбкой сиганул в воду.
– А девиц поведем в театр! – вынырнув, вдруг сообщил Деветьяров. – На «Вишневый», ага? Пускай расслабятся напоследок, черт с ними. Что с Маштаком буде-ет…
И, перевернувшись, поплыл.
– Это все с вами? – спросила билетерша.
– Со мной, – не без гордости ответил Шленский, отдавая билеты.
– Раз, два, три… – считала билетерша. – Восемь! Ох, Леонид Михайлович, смотрите! – И она шутливо погрозила ему пальцем.
– Хоть бы по одной водил, – поджала губы гардеробщица.
Деветьяров заглянул в грим-уборную к заслуженному артисту рэсэфэсэрэ Маштакову:
– Николай Семеныч! Погодите гримироваться, идемте, чего покажу!
Они украдкой выглянули из служебной двери в зрительское фойе. Деветьяров индейцем прокрался за колонну, Маштаков с нежданным изяществом перетек за ним.
– Глядите!
Проследив за взглядом Деветьярова, Маштаков нервно сглотнул: посреди фойе, что-то вдохновенно рассказывая, стоял Шленский, а вокруг него – восемь эффектных девиц. Зрители, бродившие вокруг, с уважением поглядывали на этот гаремный выезд.
– Ну, режиссура… – только и сказал Маштаков. – Ты подумай, а? Вроде тихий. Откуда он их взял-то?
