ОЧКАРИК. Что с вами?
ГРАЖДАНИН В ПЛАЩЕ. Ничего. Хорошо, что поехали.
ОЧКАРИК. Да! Хорошо! И-йех! (Потягивается.) Посидели на славу! (Снова хохочет.)
ДАМА. Вам надо сидеть в тюрьме.
ОЧКАРИК. Это невозможно. Меня уже расстрелял ваш товарищ.
ЛЫСЫЙ. Знаете, шутки шутками, а ведь я тоже сначала… Ну не то чтобы поверил, но… То есть гляжу на вас, вижу, что сочиняете, а все равно не по себе…
ОЧКАРИК. Еще бы! Берия, кроты-разведчики, слепцы-мутанты… Чистый Голливуд!
ЛЫСЫЙ. А вообще – осторожнее надо с фантазиями.
ОЧКАРИК. Почему вдруг?
ЛЫСЫЙ. Сбываются. В России особенно.
ГРАЖДАНИН В ПЛАЩЕ. Да. Что-то повело меня… И откуда такая жуть в голову лезет? До сих пор (стучит себя пальцем по голове) сидят, проклятые…
ОЧКАРИК. Ладно, проехали! (указывая на ПАРНЯ и ДЕВУШКУ) О, смотрите!
ДАМА. Да что ж такое, а? Опять!
МАЛЬЧИК. Ура-а! Опять!
БАБУШКА. Петя, отвернись!
ЛЫСЫЙ. Кстати, за вами коньяк.
ОЧКАРИК. Куда прикажете доставить?
ЛЫСЫЙ. Ладно, живи…
БАБУШКА. Отвернись, кому сказано!
ОЧКАРИК. Ребята, давайте в темпе, скоро станция!
ЛЫСЫЙ. Не тушуйся, молодежь! В случае чего – сорвем стоп-кран!
ДАМА. Я вас в милицию сдам! Всех!
ЛЫСЫЙ. Верю!
ГРАЖДАНИН В ПЛАЩЕ. Вы слышали? Был какой-то звук…
ДАМА. Хватит, хватит!
ОЧКАРИК (от дверей). Ну, господа-товарищи, спасибо за компанию. Слышь, спартаковец! Последняя просьба перед расстрелом: согласись, что мир – нелинейная штучка!
МУЖЧИНА. Не надо ля-ля!
ОЧКАРИК. Счастливец! Все-то тебе ясно: мяч круглый, поле ровное, да?
МУЖЧИНА. Да!
ОЧКАРИК. Терпенье и труд все перетрут, не плюй в колодец, копейка рубль бережет… Да?
МУЖЧИНА. Да.
ОЧКАРИК. И не надо ля-ля?
МУЖЧИНА. Не надо.
ОЧКАРИК. И все просто?
МУЖЧИНА. Как дважды два.
Пауза. Стук колес все реже.
ОЧКАРИК. Дважды два бывает одиннадцать.
МУЖЧИНА. Дважды два – четыре.
ОЧКАРИК. Чаще, конечно, четыре. Но иногда бывает и одиннадцать. Болельщику «Спартака» это знать не обязательно, но ты поверь на слово. И если поезд остановился в туннеле, то скорее всего это, конечно, поломка, но…
Двери открываются, но ОЧКАРИК не выходит, а отшатывается назад. В вагон начинают входить слепые – много, очень много слепых. Стуча палочками, они быстро и организованно рассаживаются по свободным местам. ГРАЖДАНИН В ПЛАЩЕ встает и остается стоять.
ДЕВУШКА. Сереж, ты чего? (Смеется.) Да они же ничего не видят. Ну, давай…
СЛЕПОЙ (остановившись возле ГРАЖДАНИНА В ПЛАЩЕ, писклявым голосом). Простите, это место свободно?
ГРАЖДАНИН В ПЛАЩЕ молчит.
СЛЕПОЙ. Могли бы и ответить.
ГРАЖДАНИН В ПЛАЩЕ. Свободно. Садитесь, пожалуйста.
СЛЕПОЙ. Большое вам человеческое спасибо.
Садится и, повернув голову, улыбается ГРАЖДАНИНУ В ПЛАЩЕ, обнажив верхние зубы. Поезд трогается и въезжает в туннель.
1992
Напрасные путешествия «Тезки Швейцера»
Комедия, написанная в 2003 году, вышла черной во всех смыслах слова.
…Во вполне условное людоедское племя приезжает из Европы миссионер – с Евангелием, лекарствами и готовностью убедить милых, но неразвитых аборигенов, что есть другой взгляд на назначение человека… Ну, что-то вроде посланника ОБСЕ лорда Джадда в путинской Чечне.
Собственно, история этого добросердечного лорда, «сожранного» с потрохами нашими «федералами», и стала отправной точкой для метафоры.
Пьесу я отдал в «Табакерку», и Табаков пригласил на постановку режиссера N.
Я пришел на читку в некотором волнении. Я готовил артикуляцию, но артикулировать не пришлось.
– Давайте я прочту вашу пьесу, – предложил режиссер.
И я согласился: интересно же! Вдруг, думаю, пойму концепцию… Был бы не тупой, понял бы концепцию сразу.
– Я там развил некоторые темы, – предупредил N., и за стеклами очков мелькнуло тайное предвкушение гения, приготовившего щедрый подарок человечеству.
Он начал читать и очень скоро дошел до монолога, которого я не писал.
Посмеиваясь в усы от удовольствия, N. развивал мои темы своими словами. Я сидел в испарине. Вокруг меня, отводя глаза, сидели артисты «Табакерки» – сидели в гробовой тишине.
Тут самое время заметить, что писал я комедию.
Такого провала у меня не было со времен юношеской попытки закадрить чувиху в электричке стихами раннего Пастернака. Но, вместо того чтобы прекратить этот идиотизм, я дождался перерыва и позорно сбежал с читки сам.
Вскоре мне начали звонить артисты – они просили прийти на репетицию и вмешаться, но что я мог сделать? Не должен автор влезать в режиссуру, это сапоги всмятку! Отдал пьесу – терпи.
Я терпел и ждал обещанного Табаковым прогона, чтобы вместе с ним решить судьбу спектакля… Но вместо прогона дождался афишу, где уже объявлялось о премьере «Тезки Швейцера»!
Я бросился звонить Табакову, да только звонить Табакову – это одно, а дозвониться до него – это совсем другое! Табаков в Штатах, Табаков в Хельсинки, Табаков в Бийске, Табаков отдыхает, у Табакова вечером спектакль, Табаков улетел, но обещал вернуться!
И он вернулся, и за три дня до премьеры плачущий голос кота Матроскина прорезался в моем телефоне сам собой.
– Витёк! – сказал голос. – Я это посмотрел! Витёк! Чем так, лучше никак!
О, как он был прав!
Спектакль по моей небольшой пьесе шел почти четыре часа – дальше начинались заповедные владения Някрошюса… Стояла смертная тоска; в претенциозных декорациях ходили актеры, по уши залитые режиссерским цементом. Текст я узнавал не всегда. Опрошенные после прогона костюмерши не смогли пересказать сюжет…
Спектакль Табаков закрыл – при полном моем согласии, разумеется: чем так, лучше никак.
