– Мне бы хотелось жить, друг мой… Но тогда старшего надзирателя Бара ждет строжайшее наказание. У вас не найдется сигареты?
– Прошу вас… Знаете ли, для изменника родины и убийцы многих людей у вас слишком мягкое сердце.
Чудеса да и только! Было в этом капитане нечто такое, что заставляло подчиняться ему. Благородство души он словно бы носил на шее незримым золотым воротником.
Ламетр глубоко затянулся и смерил меня взглядом, словно прикидывая, на что я способен.
– Вы производите впечатление честного малого.
– Смею надеяться, что так оно и есть.
– Шансов у меня, в сущности, никаких, ведь мне отпущено всего лишь несколько часов. Хотя, если бы мне удалось поговорить кое с кем, кто сейчас находится во дворце… – Оборвав фразу, он задумался.
– Послушайте, – заговорил я. – Мне не известны подробности дела… Истина, справедливость… Как знать, кто там прав, кто виноват. Ясно одно: вы мне симпатичны, и если я могу что-то сделать для вас…
– Можете. Если мне удастся проникнуть во дворец, пожалуй, я сумел бы облегчить душу. Во всяком случае, умирать было бы спокойнее. Мне необходимо поговорить кое с кем.
– Я не имею права впустить вас туда.
– Но если одолжите мне свою форму, я пройду без труда.
– Каким образом?
– Скажу часовому у заднего входа, что доставил приказ для одного из офицеров.
– Но ведь скоро смена караула…
– К тому времени я вернусь. Но если боитесь неприятностей, оставим это.
Боюсь! Хорошенькое дело!
Я тотчас расстегнул ремень, снял мундир.
На бледном, застывшем лице его промелькнула довольная улыбка.
– Вы тоже пришлись мне по душе, друг мой, – заметил он.
Тем временем разгуливавшие в парке фламинго исчезли, и луна переместилась на небе, оставив лужайку в тени. Мы обменялись одеждой.
Глядя на капитана, облаченного в униформу, я вынужден был признать, что более ладного солдата (включая меня самого) мне еще не доводилось видеть.
– Если непредвиденные обстоятельства помешают мне вернуться вовремя и отдать вам форму, скажите, что я отнял ее силой. Мне ваше обвинение не повредит, в любом случае послезавтра расстрел.
Слова эти были произнесены небрежным тоном, будто замечание, что в любом, мол, случае придется бриться.
– А если сегодня ночью вам удастся поговорить с тем человеком, то он, возможно, вступится за вас?
– О нет! Честно говоря, я ведь не за тем решил воспользоваться вашей одеждой.
На прощанье он крепко пожал мне руку.
– Назовите свое имя! Хочу знать, кто этот добрый человек, подаренный мне судьбой напоследок.
– Джон Фаулер… Или же Оковалок. – У меня странным образом перехватило горло.
– Джон Фаулер, сердечно благодарю!
– Господин капитан!.. А может… суд вынесет какой-нибудь другой приговор?
– Нет. К завтрашнему дню у них будет еще больше оснований приговорить меня к смертной казни. Ведь нынче ночью я задумал кое с кем поквитаться.
– Порешить, что ли?
– Да. Одного мошенника капитана, который творит темные делишки, ссылаясь на ранение в голову…
– Что вы сказали?!
Ламетр скользнул в заросли деревьев.
– Эй, господин капитан! Обождите!.. Послушайте, что я вам скажу…
Но он уже скрылся из вида. Разок-другой прошуршал под ногами гравий, затем шаги стихли, и наступила глубокая тишина.
3
Вон как дело обернулось!.. Капитан собирается прикончить Хопкинса. С него станется, этот человек слов на ветер не бросает.
Надо что-то предпринять, не бросать же приятеля в беде. Хорошо хоть, у меня есть кое-какое преимущество: я-то знаю, что Хопкинс сейчас в голубой гостиной, а капитану предстоит разыскивать его.
С другой стороны, он, в униформе и под видом курьера, проникнет во дворец беспрепятственно, а мне как быть?
Я торопливо обошел здание и у заднего входа увидел часового. Жювель, зубной техник, я вам о нем рассказывал.
Попробуем взять хитростью, вдруг да сработает!
– Жювель! – окликнул я его, прячась за деревьями.
Он узнал меня по голосу.
– Чего тебе?
– В караульную поступил приказ: всем постовым каждые пять минут обходить каменную ограду. В саду замечен какой-то подозрительный субъект.
– Ладно… – буркнул он, давая понять, что глупостей не одобряет, но вынужден подчиниться.
Я затаился. Пять минут спустя Жювель, развернувшись через левое плечо, зашагал к ограде. Выждав, пока он скроется за поворотом, я шмыгнул в дверь.
Поднявшись по винтовой лесенке, я очутился в коридоре, отведенном для прислуги. За поворотом приметил проход – красная ковровая дорожка вела наверх, к полутемной галерее. По всей вероятности, там находятся личные апартаменты губернатора.
Как бы это половчее затесаться среди гостей? Осторожно, держась ближе к стене, я крался вперед… На лестнице показался лакей, и в тот же миг справа отворилась дверь и в коридор вышел элегантный господин. В белоснежном смокинге, ослепительно белая сорочка наискось перехвачена широкой розовой лентой. А в петлице – орден Почетного Легиона…
И кто бы, вы думали, этот сиятельный господин?
Альфонс Ничейный!
– Эй, приятель! – окликает он слугу. – Что-то я заблудился в этой вашей избушке на курьих ножках.
– Извольте все время держаться правой стороны, – говорит лакей и уходит.
В два прыжка я оказываюсь рядом с напарником.
– Альфонс!
Он поворачивается, как на пружинах. Затем, приставив к глазу монокль, пренебрежительно оглядывает меня.
– Однако странные у тебя представления о том, как должен выглядеть безукоризненный джентльмен на званом вечере!
Слыхали? В этом весь Альфонс: резкий разворот, готовность драться насмерть – и тотчас полное самообладание и способность язвить.
– Мог бы и сам сообразить: если уж я в таком виде заявился, значит, стряслось что-нибудь из ряда вон выходящее!
– Хотя бы галстук надел. Здесь, в гардеробной комнате, всякого добра навалом.
– Речь идет о жизни Хопкинса…
– Думаешь, она у него вообще есть?
Альфонс прав: дело ясное, что это дело темное.
– Не знаю, жив ли он, нет ли – один черт. Знаю одно: сегодня его собираются убить. – Я наспех пересказал ему все, чему сам был свидетелем.
– Понял. – Он нервно покрутил монокль. – А теперь слушай меня. Зайди в гардеробную и оденься поприличней, потом чеши вслед за мной. Буду ждать тебя в голубой гостиной.
