– Значит, ты стащил у него бинокль? – уточнил я.
– Да нет, это всего лишь для видимости.
– Не понял.
– Ну… я создал видимость, будто бы подложенный мною пустой футляр принадлежит Султану. Мне достался бинокль без стекол, ему – недокуренные сигары, по-моему, обмен равноценный.
Сколько всего делается людьми видимости ради!..
Вечером у Ивонны начался приступ лихорадки, у нас с Левиным тоже. Зуб на зуб не попадал, и ни единого порошка хинина. Почему Султан не снабдил нас лекарством – уму непостижимо, но положение было аховое.
Правда, я продолжал идти, а вот Ивонну, когда она совсем выбилась из сил, Хопкинс и Альфонс Ничейный несли на носилках, наспех сооруженных из куска брезента. Левин брел спотыкаясь, а в бреду пел песни и отдавал распоряжения батальонному повару.
– Вытаскивай противень… да поосторожней! Пора фаршировать индейку!
Опеку над Левиным мы поручили Квасичу, и Профессор тащил старика, когда тот свалился с ног. Ни о каком привале и речи быть не могло. Если в джунглях кончится провиант, тогда все мы – покойники. Через кусты и колючие заросли мы вдвоем волокли Левина, когда Квасич повыдохся. При этом несли и поклажу, нужные вещи не бросишь…
Вперед, только вперед, под девизом Легиона, обязательным всегда и везде, в джунглях и в пустыне: «Шагай или подыхай!»
По мере углубления в чащу, началась отчаянная борьба с колючими растениями, лианами, толстыми жгутами ротанга, оплетавшими мощные, не в обхват, стволы деревьев. В вечном полумраке, куда не проникнуть солнцу, растения переплелись причудливым клубком, стремясь задушить друг друга и карабкаясь по жухлым останкам поверженного противника вверх, туда, где угадывается свет.
Хлюпающая под ногами, с резким запахом гнили почва кишит насекомыми и всякими ползучими тварями, которым мы и названия-то не знаем. Мы режем, вырубаем лианы, ветки кустарника, прокладываем путь – мы трое, потому как для такой работы даже Квасич слаб. Тут не справиться одному, полному сил, закаленному легионеру, нужны усилия троих, таких, как мы.
А когда ценой кровавого пота путь проложен, мы тащим за собой остальных. Левин уже не издает ни звука. На его желтых щеках, словно крупные кляксы, горят два красных пятна; грязные, седые космы упали на лоб, закрыв темные провалы глаз. Он судорожно втягивает в себя воздух.
На полянке, где мы устроили короткий привал, Квасич осмотрел ноги Левина. Лодыжки заметно распухли.
– Сердечная недостаточность… – покачал головой доктор. – Долго он не протянет.
Если о сердце речь, то при чем здесь лодыжки? Такое и спьяну не брякнешь!
– Тогда устроим здесь дневку, – распорядился Ничейный.
– А что будет с нами, если… кончится жратва? – спросил Чурбан Хопкинс.
– Почем мне знать? Не оставим же мы его подыхать, как собаку! Ведь он был с нами.
– Хм… Ты прав.
– Нам не придется долго ждать, – тихо сказал Профессор, нащупав пульс Левина.
– Ну, что там?
– Агония. Предсмертное состояние. Человеку каюк.
Ивонна поодаль лежит пластом на куске брезента, ее колотит озноб. Хопкинса ужалило какое-то насекомое, и на затылке у него вздулся большущий багровый волдырь.
Альфонс Ничейный стащил с Ивонны сапоги и массирует ей ноги. Со всех сторон нас стеной обступают зловещие темные джунгли. Таинственные, молчаливые, неподвижные…
– Возьми… сто граммов масла… – шепчет Левин, дыхание его вырывается со стоном. – Ой… великий Левин… раз в кои-то веки… обмишурился… обжег язык!.. – Слегка приподнявшись, он оглядывается по сторонам почти осмысленным взглядом и горько усмехается.
– Что с тобой… приятель? – говорю я, и у меня перехватывает горло.
– Со мной ничего, сударь!.. Великий Левин– расхлебывает то… что сам заварил… Вся жизнь была… неудобоваримая… дрянь!.. А на десерт… гнилая земля… Будь проклято это Конго! – Откинувшись назад, он захрипел.
Мы стали его поить, не считаясь со скудностью запасов воды. Пусть пьет, сколько влезет. Даже по шее у него стекает струйка воды.
Странное чувство охватывает всех нас, даже Хопкинса.
Подумать только, странный, чудаковатый старик, а вот ведь оказывается, мы прикипели к нему душой. С чего бы это?
Он был с нами… Здесь это много значит, если о ком-то можно сказать: «Он был с нами»… Этим определяется все.
Высоко вверху, меж гигантскими кронами деревьев, наверное, был какой-то крохотный просвет, поскольку вдруг проглянула звездочка, словно в ответ на наше подавленное состояние. Вот ведь там, в вышине, существует нечто вечное и сияюще прекрасное, как звезды. Они наверняка припасли для нас некое благое спасение, некую счастливую неожиданность на тот случай, когда жизнь становится бесцельной, печальной и унылой. А главное – когда она на исходе.
Квасич приподнял Левину веки.
– Exitus, – говорит он на профессиональном языке и добавляет: – Лампада его вот-вот угаснет…
На рассвете в джунглях Конго мы схоронили великого, прославленного Левина. И теперь, судя по всему, он унес с собой в могилу тайну, хранимую им с высокомерной усмешкой, с оскорбленным княжеским самолюбием в ответ на все наши старания докопаться до истины.
6
Форт Лами, вероятно, был неподалеку, и мы стремились сделать большой крюк, чтобы обойти его. Между тем все наши припасы подходили к концу, а Ивонну не отпускала лихорадка. Меня тоже бил колотун, несмотря на удушающую жару джунглей.
– Мадемуазель придется доставить в форт Лами, – сказал мне Альфонс Ничейный.
– Я тоже так считаю.
– Квасич! Вам трудно дается переход. Сопроводите девушку в форт Лами и сдайтесь добровольно.
– Почему я вечно должен отправляться под арест?
– Вам ничто не угрожает. Ведь Ивонна – генеральская дочь, – пояснил я доктору. – Дочь самого генерала Монте-Дюрона.
– Что ты мелешь? – удивился Альфонс. – При чем здесь Монте?
– Если генеральского папашу, которого бросили в море, звали именно так, значит, и у сына та же фамилия. Разве нет?
– Чушь несусветная!
Тут уж и Чурбан Хопкинс взорвался.
– Ты же сам это говорил, когда вы генерала чуть не спустили в реку в мешке!
Альфонс уставился на нас, как баран на новые ворота, однако промолчал. Ему бы только спорить да пререкаться, но против правды не попрешь.
– Вы собирались расправиться с генералом? – заинтересовался нашим разговором Квасич, а Альфонс Ничейный, вместо того чтобы ответить честь по чести, разорался безо всякой видимой причины:
– Если не прекратите молоть чепуху, я за себя не ручаюсь!
– Ты же сам сказал! – завопил Хопкинс. – И нечего нас дураками выставлять!
