— Ты переоцениваешь мою память — надо посмотреть в паспорте.
— Но какую-нибудь из них ты любил?
Жора помолчал. Потом налил себе рюмку, выпил и выдохнул из себя:
— Любил. Но не жену. — Закурил, затянулся, выпустил дым и, как бы невзначай, сообщил. — Я возвращаюсь в Одессу. Насовсем.
— Что?! — Алик даже привстал со стула.
— Да. Я решил. Может мне ещё суждено пожить рядом с любимой женщиной.
— У тебя там есть такая?
— Да. Я её всю жизнь любил. И сейчас люблю. Очень.
— Почему же ты на ней не женился?
— Она была замужем за другим.
— Надо было бороться за неё! Отбить у мужа!
— Я не мог: я её мужа тоже очень любил.
— Но ты… Но она… Но ведь… — И вдруг Алик умолк, пораженный догадкой. — Жора! Скажи честно: это Тэза?
Жора молча кивнул. Он сидел, потупив голову, обессиленный от своего признания. Алик был потрясён.
— А она знает об этом? — Жора отрицательно помотал головой. — И не догадывается?
Жора снова отрицательно мотнул головой и тихо произнёс:
— Я ведь почему так часто женился и разводился? Всё надеялся: а вдруг какая-то её из моего сердца вытеснит… Не получалось.
Алик всё ещё не мог прийти в себя.
— Но после смерти Лёши… Почему ты уехал из Одессы — ты мог ей во всём признаться.
— Потому и уехал: боялся, что не выдержу и признаюсь, а она ведь продолжала его любить… — Он налил себе ещё рюмку и залпом осушил её. — Тяжело мне было, Алик, очень тяжело: всё время с нелюбимыми, а она, любимая, рядом, с другим, с моим родным братом!..
— Ну, знаешь… Из-за такой любви и братья друг с другом сталкивались.
— Но он же вернулся безногим инвалидом, мог я нанести ему ещё одну рану, смертельную?!.
— А почему именно сейчас решил вернуться?
— Не помогла мне эмиграция. Ни расстояние, ни глупости, которыми я тут всякими занимался… Надеялся, поможет, но… Не могу я без неё. А ещё как подумаю, что она там совсем одна — сразу за валидолом лезу. Старею я, Алик… Да и она уже не барышня. Поеду, буду рядом, буду её охранять, беречь… Может, мне ещё суждено немного счастья отведать…
Алик наполнил одну рюмку.
— Значит, так: ты больше не пьёшь, я один выпью. — Он встал. — Выпью за любовь, за надежду и, самое главное, за моё открытие тебя!..
Жора тоже встал и они обнялись.
Хлопнула входная дверь — пришла Алиса. Ещё из передней крикнула:
— Сейчас, мальчики, сейчас я накрою на стол и мы напьёмся!
— Как рабы, как сапожники и как народные артисты, — добавил Алик.
Янка тоже служила в армии, при штабе. Каждую пятницу Дани получал увольнительную, приезжал домой, и они встречались. Они решили по окончании службы пожениться. Родители Янки, которым Дани очень нравился, уже дали своё согласие.
— А как ты к этому относишься? — спросила Алиса у Алика.
— Двумя руками за: она по-настоящему любит его. И потом, польские женщины — очень гордые и темпераментные.
— Откуда ты это знаешь? — подозрительно спросила Алиса.
— От Пушкина. — И он процитировал. — «Довольно! Стыдно мне пред гордою полячкой унижаться!»
— Прячешься за Пушкина?..
Несмотря на то, что они жили вместе уже много лет, Алиса безумно ревновала Алика ко всем женщинам, независимо от возраста.
— Ты доведёшь его до того, что он таки да оправдает твою ревность, — журила её Маня.
— А вы видели, как он пялит глаза на каждую юбку? Ни одну не пропускает!..
— Слушай сюда: от глаз дети не рождаются!..
— Но я же чувствую: он готов с каждой, везде, в любое время… Ведь это самое страшное, что есть у мужчины!
— Самое страшное, что у мужчины есть, это то, чего у мужчины нет, — философски изрекла Маня. И добавила. — Но даже, если, не дай Бог, какая-нибудь его зацепит…
— Я этого не переживу! — прервала её Алиса.
— Переживёшь. Все бабы это переживали, и ничего… Запомни: каждый мужик — это бомбардировщик: вылетел, отбомбился и обязательно возвращается на свою базу.
— А если подобьют?
— Подбивают неопытных, а твой — ас. Думаешь, я не волнуюсь из-за Лёвы?.. Все лысые — такие сексуальные!..
До окончания службы Дани оставалось две недели. Обе семьи начали готовиться к свадьбе: заказали зал для торжеств, составили список гостей, продумывали меню. Но однажды… Однажды все радиостанции передали сообщение о том, что в районе Рамаллы, рядом с какой-то палестинской деревней, на мине, подложенной террористами, подорвался армейский бронетранспортёр. Трое солдат погибли, а двоих, тяжело раненых, захватили в плен. Фамилии солдат не называли, но у Алисы ёкнуло сердце и застучало в висках. Она сразу же набрала номер его мобильника — ответа не было. Она набирала номер каждые три минуты:
— Алло! Дани, алло!..
— Перестань нервничать — он на занятиях, телефон отключён, — пытался успокоить её Алик, но в её сердце разрасталась тревога: «Что-то случилось, случилось! Какая-то беда!..». Да и погода нагнетала тяжесть на душе: было мрачно и пасмурно. Небо мучительно рожало дождь, на землю падали первые капли пота.
— Алло! Алло!.. Дани, где ты?
Трубка молчала несколько секунд, потом вдруг прозвучал чужой голос, по-русски, с акцентом:
— У нас твой Дани, у нас. Мы ему сейчас яйца отрываем. Хочешь послушать?..
В трубке раздались стоны и крики от боли. Она узнала голос сына и потеряла сознание.
Потом приходили десантники из его взвода, какие-то офицеры, министр обороны… Утешали, обнимали, выражали сочувствие.
Она не плакала, но видела всё, как в тумане: и похороны, и могилу, и море цветов, и останки сына, завёрнутые в саван, и рыдающую Янку, и их квартиру, заполненную людьми… К ночи, когда все разошлись и они остались вдвоём, она вдруг спокойно и отрешённо спросила:
— Откуда он знал русский?
— Кто? — не понял Алик.
— Тот, кто ответил по телефону, кто его мучил.
— Наверное, учился в университете имени Лумумбы, — предположил Алик.
— Недалеко от моего дома. Может, мы даже встречались на улице, и он мне улыбался.
— Сделать тебе бутерброд? Ты же весь день ничего не ела.
— Мне страшно! — Она сжала голову ладонями и сидела, раскачиваясь. — Как много в мире извергов, монстров, нелюдей… Мне страшно, Алик! — Потом вдруг чётко и внятно произнесла. — Я хочу ещё родить сына. Я знаю, что уже не по возрасту, но я всё равно рожу! И сама отведу его в самую боевую часть.
