На сцене между тем Уитни закончила передавать привет тете Саре и перешла ко второй песне. От волнения и расстроенных чувств, вызванных плохими отношениями с мужем, Уитни не могла стоять на месте, поэтому села на высокий барный стул, который был поставлен там еще до начала концерта.
Песня, которую она исполняла, предполагала взятие нескольких высоких нот, но с ними мисс Хьюстон обошлась весьма небрежно: в первых двух припевах она эти ноты взяла на пару октав пониже, а в третьем Уитни, сделав вид, что она охвачена певческим экстазом, повернулась на барном стульчике спиной к залу, воздела руку кверху, и нужную ноту очень чистенько взяла девушка из подпевки.
– Пошлый номерок-то, – заметил Сергей. – Прям как в старые времена, когда рыцари, исполнявшие серенаду в честь дамы, сажали кастрата в кусты, чтобы тот в нужный момент выдал высокую ноту.
– Ты о чем? – недоуменно спросил Вадик. – Какие, к черту, рыцари?
– Я про Уитни, – объяснил Сергей. – Ни одной высокой ноты не берет. Поворачивается к подпевке, и кто-то из них за нее вытягивает. Ты что, не заметил?
– Нет, – признался Вадик. – Да мне на самом деле пофиг. Я попсу вообще не люблю.
– А мне не пофиг, – вздохнул Сергей. – Я ее люблю. Ну, то есть любил. Раньше.
В этот момент мадам Хьюстон допела песню, сорвала аплодисменты, взяла с колонки бокал с каким-то напитком и припала к нему.
– А тетка не дура выпить, – раздался голос Игоря, который вернулся к друзьям, причем на этот раз без всяких церемоний с «братанами».
Сергей посмотрел на друга. Тот раскраснелся, улыбался во весь рот, и от него вкусно пахло бурбоном.
– Один двойной или два двойных? – поинтересовался Сергей.
– Да что я, алкаш, что ли? – возмутился Игорь. – Один двойной. Потом одинарный. Потом еще одинарный. Зато теперь я могу слушать эту Уитни в полный Хьюстон. Кстати, где она?
На сцену в этот момент вышел какой-то толстый негр в очках, который взял микрофон и запел Change the World Эрика Клэптона.
– Не понял, – сказал Игорь. – Что-то она как-то резко изменилась. Паричок, что ли, сняла?
Сергей пихнул его в бок, чтобы Игорь замолчал.
– О! – обрадовался Игорь, прослушав куплет с припевом. – Да я за этого пузана сотню хьюстонов отдам. Кто такой, почему не знаю?
– Понятия не имею, кто это, – сказал Сергей. – Дай песню дослушать, классно же поет.
Мужик между тем действительно пел отлично: у него был хороший бархатный баритон, а манера исполнения звучала даже эффектнее, чем у Клэптона.
Впрочем, негры в зале хлопали ему на порядок менее восторженно, чем своей Уитни. Зато трое друзей аплодировали вовсю и даже орали «Браво!».
На сцену снова вышла Хьюстон и представила мужика – это оказался ее кузен.
– А еще говорят, что на кузенах гениев природа отдыхает. Да он поет на порядок лучше нее, – раскипятился подогретый алкоголем Игорь. – Дайте мне имя этого парня – я куплю все его диски!
– Она же его назвала, – сказал Сергей. – То ли Барри, то ли Бобби.
– То ли Чак, – сказал Вадик. – Но фамилия – не Хьюстон.
– В общем, Джедедайя, – подытожил Игорь. – Короче, имени певца мы не знаем. Фамилии тоже. Но подвиг его бессмертен – это же надо было так круто Change the World изобразить.
– У тебя просто эйфория на фоне четырех дринков и халтуры мисс Хьюстон, – объяснил Сергей.
Между тем Уитни снова запела. На этот раз она даже сумела простоять на сцене, не садясь, первый куплет и припев. Но потом сдуру полезла по тонам вверх, дала заметного «петуха», махнула рукой ансамблю – и тот сделал длинный проигрыш, во время которого певица что-то долго прихлебывала из бокала.
– Мужики, но вообще это дикое позорище, – сказал Игорь. – Если это называется настоящим американским шоу, то ее уделает даже Киркоров. Света нормального нет, звук поганый, певица не только спеть ни черта не может, но даже на сцене стоять не в состоянии. Что это вообще такое?
– Да, зрелище то еще, – согласился Вадик. – То ли дело – джаз.
На сцене Хьюстон кое-как допела песню, опять зарядив вместо себя подпевку, сорвала аплодисменты и снова припала к бокалу.
– Нет, нам-то не особо обидно, – продолжал кипятиться Игорь. – В конце концов, это Атлантик-Сити, да и за билет мы заплатили чуть больше ста баксов. Хрен с ними. Мы сейчас уйдем, оттянемся в казино и все такое. Но представляете, что будет, когда эта блондиночка припрется в Москву с концертами? В Кремлевский дворец! Люди купят билеты в партер по цене от пятисот до двух тысяч баксов и там увидят вот такое! Будет же смертоубийство!
В этот момент к сцене толстая негритянка подвела маленькую девочку. Ее усадили на край сцены и сунули микрофон. Уитни объявила, что это ее дочь Кристина и что девчушка сейчас споет.
– Твою мать, – сказал Игорь. – Я не верю собственным глазам.
Заиграла музыка, и Кристина стала что-то завывать совершенно кошмарным голосом.
– Пошли отсюда к чертовой матери, – скомандовал Игорь. – Уже четко понятно, что мамаша ни черта спеть не может, а вот зачем нам за свои же деньги слушать дочек, нянь, осветителей и ее водителя, я совершенно не понимаю. Пошли.
Вадик послушно вскочил, ему было на все наплевать, да и Сергей поднялся, понимая, что Игорь полностью прав: этот концерт кроме как несусветным позорищем назвать было нельзя.
Впрочем, похоже, что только они реагировали на происходящее столь негативно. Негры в зале по-прежнему улыбались, взрывались аплодисментами и орали: «We love you, baby!» Их вполне устраивало завывание дочки, они были готовы слушать водителя, повара и даже садовника.
– Я этого никак не могу понять, – признался Сергей, когда они засели в ближайшем баре с выпивкой. – Они не только не ушли с концерта, но ее даже не освистали. А это не просто халтура, а несусветная халтура. Проще ей было выползти на сцену, сесть на стул и врубить диск со своими старыми записями, где она еще в голосе была. Но как можно так позориться-то?
– У меня есть одна мысль по этому поводу, – заметил Игорь, прихлебывая из своего бокала. – Я просто вспомнил, как ходил в «Сатирикон» на концерт Аркадия Райкина летом восемьдесят седьмого года. Аркадию Исааковичу было тогда семьдесят пять лет. Ему было тяжело не только играть – ему ходить было тяжело, и он старался больше сидеть. Конечно, это была уже только тень замечательного артиста. Но публика, разумеется, не только не освистала его, но и встречала и провожала бурными овациями. Все понимали, что это счастье – увидеть живого Аркадия Райкина. Он потом умер в декабре того года.
– И что? – спросил Сергей.
– И то, что эти ребята в зале точно так же относятся к Уитни Хьюстон, – ответил Игорь. – Они в ней видят любимую певицу, невзирая ни на что: ни на то, что у нее голоса уже никакого ни черта не осталось, ни на то, что она не просто не танцует, а уже стоять на сцене не может, ни на то, что она вместо себя заряжает петь вообще кого угодно, включая безголосого ребенка.
