В центре овального стола разлегся полутораметровый осетр. Пасть его была открыта, и из нее торчала голова маленького ягненка, отчего осетровая морда перекосилась, один глаз полузакрылся, и впечатление складывалось такое, будто осетр ненавидел всех. По периметру осетра стояли арбузные и дынные полусферы, освобожденные от мякоти. В арбузах бликовала красная икра, в дынях подмигивала черная. Следующую окружность составляли рябчики и перепелки, на спинках которых безразлично сидели маленькие грустные киви. Дальше шел ширпотреб — устрицы, улитки, крабики, осьминожки. Функции тарелок выполняли разрубленные надвое панцири небольших морских черепах. Вместо ложек предлагались бумеранги, а вместо ножей и вилок — иглы дикобраза и миниатюрные томагавки…
За центральным столом стояли особо важные персоны — Бедейкер с переводчиком, Тбилисян, Н. Р. Ктоследует, начальник РУБОПа с супругой, его зять — известный городской авторитет по кличке Кабан с женой, прокурор, знаменитый мухославский проктолог, начальник тюрьмы, хозяйка модного салона с топ-моделями на выбор и ее муж — начальник мухославской налоговой полиции. Обещал подъехать Руслан Людмилов, но пока не появился. От интеллигенции были допущены к главному столу почвенник Ефим Дынин и художник Дамменлибен для выполнения мгновенных портретов на память. Остальные гости толпились вдоль стен перед длинным узким столом с пирожками с капустой и водкой, а камера панорамирует с пирожков на тело осетра, плывя от хвоста к ненавидящей голове, затем медленно, словно облизывая каждую икринку, скользит по рукам важных персон и застывает на пальцах, выламывающих осетровый бок и засовывающих этот кусок в рот, подробно разглядывая быстро жующее лицо художника Дамменлибена, и снова — на ненавидящую осетровую морду, а с нее плавно — на лицо Рапсода Мургабовича, который собрался произнести первый тост…
— Дорогие друзья! Дорогой господин Бедейкер! Только что мне сообщили о важном историческом заявлении нашего прэзидента…
При этих словах Бестиев выскочил на середину зала и закричал:
— Я знал, что Чечню отпустят на все четыре стороны!
— Нэ лезь поперек батьки в пэтлю, — спокойно сказал Рапсод Мургабович, — когда будешь прэзидентом, тогда и отпустишь Чечню на все четыре стороны…
Друзья! Прэзидент сделал важное историческое заявление! В знак протеста против того, что народ России, несмотря ни на что, живет нэ очень хорошо, наш прэзидент объявил голодовку!..
Гости зааплодировали, а Рапсод продолжил:
— Давайте откликнемся на эту заботу и начнем жить еще лучше, чтобы нэ дать погибнуть нашему прэзиденту голодной смертью! Наш «Акбар» во главе с господином Бедейкером и вашей покорной слугой оплодотворит всю Россию!
Все гости закричали «ура!», выпили и набросились на еду.
Н.Р. наклонился к рисовавшему его Дамменлибену и вполголоса сказал:
— У Рапсода совсем крыша поехала… Забыл, кто ему первые деньги дал, кто за границу выпустил, кто таможню обеспечил…
Дамменлибен привстал на носки и зашептал на ухо Н.Р.:
— Го-го-внюк он… го-го-внюк… А вы ге-гений… В-вам надо б-брать де-дело в свои ру-руки… Вы ге-гений…
Он снял со спинки рябчика маленькую грустную киви, затолкал ее себе в рот вместе с перышками и поцеловал в щеку жену Н.Р.
— Кра-красавица! — восхищенно сказал он, темпераментно пережевывая экзотическую птичку.
Тут к нему подошел охранник и шепнул:
— Шеф просил перестать жрать и заняться делом… Дамменлибен, едва не подавившись, схватил со стола фломастеры, листы ватмана, наколол на прощанье на иглу дикобраза пять осьминожков и, затолкнув их в рот, передислоцировался, заняв место рядом с Рапсодом…
— Ты гостя рисуй, а не этого бывшего коммуняку! — строго зашипел Тбилисян. — Совсем у него крыша поехала… Забыл, кто его прикрыл, когда коммуняк гоняли…
— Да го-го-внюк он, — забормотал Дамменлибен, — го-го-внюк… А вы ге-гений…
Он поцеловал в щеку жену Рапсода:
— Ва-ваш муж ге-гений!.. А в-вы кра-кра-савица!
Торжественный Прием набирал обороты. Плохо понимающий происходящее Бедейкер внимательно слушал каждого тостующего, и в глазах его можно было заметить испуг.
Около девяти вечера в зале под гром оваций появился Руслан Людмилов с Бананой Хлопстоз. И в тот же момент за окном послышались одиночные выстрелы и автоматные очереди. Зал притих. Но пальба длилась недолго. Минут семь.
— Что это было? — спросил Рапсод у подбежавшего к нему охранника.
— Ерунда, — сказал охранник. — Наши ребята не пустили в зал громил Людмилова… Вот они и обиделись…
— Жертв, надеюсь, нет? — поинтересовался Рапсод.
— Пока неизвестно, — шепнул охранник…
— Это ребята устроили салют в вашу честь, — улыбаясь, пояснил Рапсод Бедейкеру.
— А, сальют! — понимающе произнес Бедейкер и вдруг запел: — Сальют нерушимый республик свободных…
— Вот именно! — поддержал Рапсод. — Заплатила навеки… Все это было… А теперь мы наш, мы новый мир построим… Кто был никем, тот никем и остался…
— А кто был кое-кем, — многозначительно продолжил Н.Р., — тот стал всем…
— А кто был всем, — злобно прошипел Рапсод, — я того маму… имел!
В этот момент по ушам и по почкам ударила фонограмма и запел Руслан Людмилов, томно глядя на Банану Хлопстоз.
— Не вижу ваши ручки! — заорал Руслан.
И все стали бить в ладоши, предвкушая долгожданный припев…
Беби темноокая,
Девочка нерусская,
Для других — широкая,
Для меня ты узкая.
Что-то между ног твоих
Притаилось белкою.
Для других — глубокая,
Для меня же — мелкая…
Ближе к финалу Руслан подхватил на руки Банану и кругами понес ее к Бедейкеру. Подкружив к нему, Руслан шмякнул Банану на колени Бедейкеру, и та впилась в его губы финальным поцелуйным аккордом. Ошалевший Бедейкер вынул из кармана стодолларовую купюру и сунул ее Банане под лифчик… Глядя на все это, Кабан насупился. Он наклонился к тестю и произнес тихо, но жестко:
— Я, в натуре, у нее ноги из жопы выдерну и спонсировать перестану!
— Ты, главное, не перепутай порядок действий, — сказал начальник РУБОПа.
— Без базара, — буркнул Кабан.
Поднял свою рюмку привычно подвыпивший почвенник Дынин.
— Я хочу поднять тост, — начал он, но его перебил не менее подвыпивший поэт Колбаско:
— Тост не поднимают, а произносят!..
— Я хочу произнести… бокал, — продолжал Дынин.
— А бокал не произносят, а поднимают, — не унимался Колбаско.
— Я хочу сказать! — заорал Дынин. — Духовность потеряли!.. Где наша российская духовность?.. Всюду одна бездуховность!..
