— Черт! — вскрикнула она, взяв в руки розовую кофточку. Она была куплена за гроши, будучи уцененной почему-то в три раза. В магазине кофточка показалась ей довольно симпатичной и при этом идеально подходила к ее летним брюкам.
— Что такое, мать? — осведомилась Машка. — Ты купила не свой размер?
— Посмотри, — Валентина показала дочери кофту. — У нее наполовину оторван рукав.
— Мама, чему ты удивляешься. Наверно, гнилые нитки, вот и поехало…
— Но ведь этого не было! Я же примеряла ее в магазине.
— Вот, наверно, когда снимала, нитки и поехали… — резонно предположила дочь. — У тебя, видимо, слишком толстые руки, неудивительно, что кофта не выдержала.
— Который час? — резко спросила Валентина.
— Без пяти шесть, — откликнулся молчавший до этого Присядкин. Он сидел перед телевизором, и дожидался новостей CNN. Можно было подумать, что английский он знал лучше немецкого. Все жизнь в анкетах он указывал: «Иностранными языками не владею».
— Ну ёлки-палки. У этих идиотов магазины закрываются в полседьмого. Я побежала — надо менять кофту.
— А сколько она стоила? — повернул голову от телевизора Игнатий.
— Сейчас посмотрю… 280 евро! — Валентина назвала ту цену, которая была перечеркнута. На самом деле она заплатила за нее 99.
— А зачем ты себе покупаешь такие дорогие кофты?
— Знаешь что! Это ты можешь себе позволить ходить в обносках, а я все-таки женщина. И еще далеко не старуха. Так что я побежала. Может, успею. Маш, пошли со мной, поможешь с ними разобраться.
— О господи! — Маша нехотя поднялась из кресла. С трудом преодолев природную лень, она решила пойти с матерью качать права не потому, что ей было жалко родительских денег, а ради торжества справедливости. Машка у Присядкиных была за справедливость.
В магазине кофту долго крутили в руках, куда-то уносили. Потом принесли и сообщили, что, к сожалению, обменять ее невозможно, так как аналогичных кофточек в наличии больше нет. Раскуплены.
— Тогда верните деньги! — потребовала Валентина. Она заранее, в гостинице, отклеила красную бумажку с новой ценой, надеясь, что, не разобравшись, ей вернут не 99, а все 280 евро.
— Вернуть деньги не можем, потому что товар был уценен, — спокойно ответила проницательная продавщица.
Вместо того, чтобы покраснеть, принести извинения и удалиться восвояси, Валентина стала орать:
— Ну и что! Вы продали мне вещь, которую нельзя носить!
Машка в меру сил перевела.
— Да, но мы часто уцениваем вещи, имеющие тот или иной дефект. По всей видимости, это как раз и есть такой случай. Вам не составит труда самостоятельно пришить этот рукав на место.
«Вот что значит ходить в дешевые магазины, — подумала Валентина, — в дорогом бы нам быстро все уладили, да еще и подарок сверху положили».
— Машка, переведи, что я требую встречи с руководством.
Продавщица сняла трубку, что-то сказала и вскоре к ним подошел педерастического типа парень в костюме и со значком на груди: «Вольфганг Амадеус». «Ни фига себе, — подумала Валентина, — почти Моцарт». Уловив взгляд, парень с улыбкой сказал:
— Амадеус — это моя фамилия.
По всей видимости, эту фразу ему приходилось говорить раз пятьдесят на дню.
Валентина изложила суть проблемы. Машка перевела. Вольфганг даже не посмотрел на кофточку. Он просто сказал:
— У нас существуют правила. Согласно этим правилам, мы не возвращаем деньги за уцененный товар. Мы можем его только обменять на аналогичный, да и то это будет сделано в виде исключения.
В этот момент зазвенел громкий звонок, парень посмотрел на часы и сказал:
— К сожалению, рабочий день закончился.
Он намеревался уйти, но Машка схватила его за рукав. Не дожидаясь указаний от матери, она затараторила:
— Пожалуйста, я вас прошу, мы утром улетаем, мы истратили последние деньги…
— К сожалению, я не в силах вам помочь, — отрезал тезка великого композитора.
В это время Валентина заметила, что к ним направляются сразу два
охранника магазина с резиновыми дубинками на боку. Она оторвала Машку от Амадеуса и сочла за благо покинуть поле битвы до того, как она войдет в решающую фазу.
— Какая же ты дура, мать, — сказала на обратном пути Машка, — неужели ты думала, что у тебя пройдет этот номер с оторванной ценой. У них же все в компьютере. Даже если б было решено вернуть деньги, они бы перед этим все равно провели операцию через компьютер. Я, честно говоря, надеялась заработать на другом.
— На чем же? — из чистого интереса поинтересовалась Валентина.
— Ну если бы они вернули нам эти 99 евро, то наверняка не стали бы требовать обратно бумажку «такс-фри». И мы бы по этой бумажке получили в аэропорту 13 евро.
— Идея хорошая, — одобрила Валентина, — но сработает, только если у нас там не будут требовать показать эту кофточку.
— Ну мать, ты ж сама говорила, что не всегда требуют. И потом можно было бы что-нибудь придумать. Как-нибудь бы выкрутились.
— Интересно как?
Всю дорогу до отеля мать с дочерью увлеченно обсуждали, как можно было бы обмануть немецкое государство на 13 евро. А в гостинице Валентина взяла в руки иголку с ниткой, которые обнаружила в номере еще по приезде, и за несколько минут пришила злополучный рукав на место.
Кофточка была как новенькая.
Когда машина привезла семейство Присядкиных из Шереметьева домой, был уже поздний вечер. Фонарь над воротами не горел. «Артем совсем обнаглел, ну ничего не делает, только зарплату получает, — отметила Валентина. — И ведь наверняка он не работает, этот чертов фонарь, несколько дней. Но ни одна душа из всего дома не озаботилась, никто не оставил заявку. Если б не я, этот двор давно бы уже пришел в упадок». Валентина краем глаза заметила сгорбленную мужскую фигуру снаружи ворот. Охранник явно не хотел открыть перед ним калитку и пропустить во двор. Скорбная фигура показалась ей чем-то знакомой. Валентина силилась вспомнить, кто это, но не могла. Какое-то неприятное воспоминание зашевелилось где-то в глубине сознания, но никак не хотело всплыть.
После того, как вещи были подняты наверх (их тяжесть усугублялась тем, что пришлось волочь обратно совершенно неподъемные консервы, которые так и не были съедены — в Кельне Присядкиных каждый день беспрерывно угощали), Валентина вновь спустилась на первый этаж, чтоб оставить в охранной будке заявку на починку фонаря, а заодно получше рассмотреть, кто это там маячит.
Но маячивший сам заговорил с ней, как только она с ним поравнялась. Сквозь прутья ворот он позвал ее:
— Валя! Валь!
Господи, это был ее первый муж. Валентина забыла о фонаре и инстинктивно приблизилась к воротам. С той
