— Ну что ж, Люся, — сказал он, стремясь сменить тему.
— Ты тоже кое-чего добилась, как я вижу. Не скромничай. Работаешь в администрации президента, да еще на хорошей должности. А как у тебя семья — есть? — Знаешь, Игнатий, я вышла замуж за простого тульского парня, и так как общалась, благодаря тебе и Толе, в-основном с деятелями искусства, то и мужа своего склонила к творческой деятельности. Правда, не к писательству. Он стал сначала самодеятельным актером, потом поступил в Тульский драматический театр, стал играть там… И знаешь, какой режиссер в него там по-настоящему поверил, стал давать заглавные роли? Владимир Гусятский! Тогда он еще не был олигархом, а был обычным режиссером нашего драмтеатра. Он-то и перетащил потом моего Петю в Москву. Его устроил на НТВ, а меня в администрацию президента. Так и работаем. Мы очень ему благодарны… Последнюю фразу Люся сказала еле слышным шепотом. В стенах администрации президента нынче имена олигархов вслух не произносят. Тем более имя Гусятского, сначала раскулаченного, а потом с позором изгнанного из страны. Поскольку Игнатий безмолвствовал, Люся решила продолжить свой монолог. Своим плаксивым голоском она сказала: — А я ведь слежу за твоими успехами, Игнатий. Как ты все вовремя сделал: и при Горбаче так мощно выстрелил повестью своей, и при прошлом президенте нашем комиссию придумал, в Кремле кабинет завоевал, а уж при новой власти — вообще вершина карьеры: советник президента! Ох, молодец Игнатий! Ох, молодец!.. А Толю как жалко… Я каждый год — 13 июня — в день его смерти, хожу в церковь, ставлю свечку за упокой его души…
— Позволь, Люся, — вставил, наконец, словечко Игнатий, — откуда же тебе известен день его смерти? Он же в Лондоне умер, слава богу. В 1979 году. Тогда его имя было под запретом, «голоса» глушили… — Ну это неважно. Люди мне сказали… «Что за люди? Как странно, — подумал Игнатий, — уж не те ли люди, которые из нас с Толяном жилы тянули, информацию вынимали? И вообще, какого черта она приперлась именно сейчас? Она ж, наверное, не первый год тут работает. Кто ее послал?» — Да, ужасная, трагическая смерть, — согласился Игнатий, — спустя несколько дней после его смерти у него родилась дочь. Он же там женился на польке какой-то. Представляешь, Люсь? — Да ты что, я не знала! А о том, что после отъезда Наденька родила мальчика, ты в курсе? Получилось, что половины своих детей бедняга Кузнечиков так и не увидел. Какая ужасная смерть! В 49 лет! Якобы от сердца! Это «якобы» еще больше не понравилось Игнатию. Почему якобы? От сердца и умер. Третий инфаркт. Или у Люськи более точные сведения? — Ой, - сказал он, поглядев на часы, — у меня через полчаса встреча с президентом, а я еще документы не подготовил. Ты уж извини… — и он потянулся к какой-то папке, лежащей на столе. Присядкин, естественно, наврал, но выглядело его вранье убедительно.
— Конечно, конечно. Я просто хотела навестить тебя, сказать, что все помню… Понимаешь, я ВСЕ помню, — повторила она со специальным нажимом на слово «все». «Черт, что она имеет в виду? Это что — шантаж?» Присядкин был мнительным человеком.
— Да, Люся, я тоже помню все. И чем ты там у нас занималась, тоже помню, — на всякий случай сказал он угрожающе.
— Ну не буду отвлекать от государственных дел, Игнатий, рада была повидаться. У меня, правда, была одна просьба к тебе…
— Какая же? Только в двух словах, если можно…
— Понимаешь, Игнатий, засиделась я в замах. Поговорил бы ты с президентом, или с Кузьмой Кузьмичем хотя бы. Мне кажется, я и управление потяну. И даже главное управление потяну. Поспособствуй, будь другом.
— Обязательно! — широко улыбнулся Игнатий. — Всенепременно! Они расцеловались в обе щеки, и дама скрылась за дверью. Как только массивная дубовая дверь за ней закрылась, Присядкин нажал кнопку вызова секретарши.
— Да, — раздалось из селектора, — слушаю вас, Игнатий Алексеевич.
— С этой Людмилой Дитяткиной…
— Дитятевой, — поправила секретарша.
— Да, с этой Дитятевой меня больше не соединять, и в кабинет не пускать. Ясно? — Хорошо, Игнатий Алексеевич. Наш идиот не учел, что у секретарши на столе стоит точно такой же динамик селекторной связи, и его голос разносится по всей приемной. А оттуда упомянутая Людмила Дитятева еще не успела выйти.
Редакторша с говорящей фамилией Хрюкова явилась точно, как договаривались, — без четверти шесть. Это была моложавая сорокалетняя дама, уверенная в своей неотразимости. Энергия била из нее ключом. Она сразу же не понравилась Валентине.
— Я бы хотела прежде всего определить круг общения Игнатия Алексеевича, — с места в карьер начала редакторша, — для того, чтобы знать, с кем договариваться о съемке.
— То есть вы хотите записать не просто беседу с писателем, а еще и отзывы товарищей по перу? — уточнила Валентина. Она считала, что журналистское образование и опыт пиаровской деятельности дают ей право на несколько покровительственный тон.
— Ну не обязательно по перу. Может, кто-то из известных, но не принадлежащих к литературной среде, поклонников его творчества выскажется… Я думаю, неплохо, чтоб также кто-то из чеченской диаспоры… Надо ведь вспомнить его наиболее известное произведение.
— Никакой чеченской диаспоры! — потребовала Валентина, вспомнив утреннего гостя.
— Сейчас не тот политический момент.
— Ну может быть, Игнатий Алексеевич захочет, чтобы кто-то из чеченских политиков вспомнил свое детство, увязав эти воспоминания с какими-то страницами его книги…
— Не захочет, — отрубила Валентина и повторила, столкнувшись с недоуменным взглядом редакторши: — Не захочет он!
— Так, ну может быть вы сами назовете, с кем нам стоит встретиться.
— Игнатий Алексеевич занимается многогранной деятельностью. Он и писатель, и правозащитник, и член президентской команды.
— Ну президент нам эксклюзивного интервью про Игнатия Алексеевича не даст, — с сомнением, но и со слабой надеждой в голосе сказала Хрюкова. А что, чем черт не шутит, может, удастся…
— Ну это мы еще посмотрим, даст или не даст, — напустила туману Валентина.
— От правозащитников кого? — продолжала Хрюкова.
— Давайте Поллитровскую! — Какую еще Поллитровскую? Это мелко! Надо Валерию Новодворскую и Елену Боннэр. Брать, так первых лиц.
— Вы знаете, их надо пробивать через руководство канала. Нет ли правозащитников понейтральнее? — Логично, — согласилась Валентина, которой совершенно не хотелось превращать юбилей классика в антипрезидентскую демонстрацию. — Кто ж у нас правозащитник понейтральнее? Может, Анна Бербер?
— А кто это? — вдруг спросила редакторша, проявив свою полную невежественность.
— Нет, Бербер тоже не годится, раз даже вы ее не знаете, — продолжала как бы вслух размышлять Валентина. — Может, Ковалев? — Его мы ни в жисть не отловим. Круглый год за границей. А как вы относитесь к Солженицыну? Валентина вспомнила, как странно вела себя на приеме в немецком посольстве супруга уважаемого старца…
