— Нет, — сказала Валентина, — Солженицына, по-моему, сейчас ничто не интересует, кроме собственной персоны. И потом там все решает жена. Никогда не известно, что ей взбредет в голову… «Как и тебе» — отметила про себя Хрюкова.
— Вот так-так… Проблема… Правозащитника не можем подобрать…
— Валентина задумалась.
— Вот вы назвали Валерию Новодворскую…
— как бы размышляя вслух, сказала Хрюкова, — я думаю, она прекрасно относится к Игнатию Алексеевичу.
— А что, где-то сказала об этом? — заинтересовалась Валентина. Она собирала все упоминания о Присядкине («для потомков»), но отзыва Новодворской среди них точно не было.
— Ну да, и сказала, и написала, и опубликовала. Я даже с собой захватила ее текст.
— Ну-ка, ну-ка, — сказала Валентина. — Очень интересно. В моем досье этого нет.
— Вот, пожалуйста, статья. Называется «Блаженны праведники…» Написано в 2000-м году, когда наш президент еще был премьер-министром, но уже был объявлен преемником и выборы были на носу. Хрюкова достала ксерокс на трех страницах.
— Сначала в статье рассказывается, что такое Русский ПЕН-центр, какие уважаемые писатели и правозащитники в него входят. Потом идет такой текст: «И эту-то организацию задумал пригласить к себе в Белый дом премьер. Молодец. Правильно. С прорабами духа надо жить в мире, особенно во время варварской войны. Надо же кем-то для Запада закрывать амбразуру…Как вы думаете, что ответили литераторы? «Неторопливо и спокойно руками я закрыла слух, чтоб этой мыслью недостойной не осквернился скорбный дух»? Нет! Они вспомнили Пушкина: «Беда стране, где раб и льстец одни приближены к престолу, а Богом избранный певец молчит, потупив очи долу». Но в Белый дом, к Магомету, Пен-центр не пошел. Литераторы решили: пусть гора, то есть премьер, идет к Магомету сама. Во-первых, мы оппозиция, и в Белый дом, на вражескую территорию, не ходим. Во-вторых, если мы пойдем туда, то откуда же премьер узнает, что у ПЕН-центра плохое помещение, приличного унитаза нет, чтобы замочить кого захочется, и что надо дать писателям помещение хорошее, чтобы оппозиция как сыр в масле каталась?»
— Ну ладно, это детали, — остановила Хрюкову Валентина, — а о Присядкине-то где?
— Не торопитесь. Сейчас найду. А, вот: «Один Игнатий Присядкин вовремя вспомнил, что «блажен муж, коли не идет на совет нечестивых, не стоит на пути грешников и не сидит в собрании развратителей». И не пришел». За это его и хвалит.
— Вы понимаете, что вы говорите! — взвилась Валентина, — выходит, Новодворская хвалит Игнатия за то, что он принципиально не стал встречаться с нынешним президентом, у которого служит сейчас советником?!
— Ну получается, что так, — обескуражено ответила Хрюкова.
— Ну нет уж! Никакой Новодворской! Отменяем Новодворскую!
— Да ее, собственно, пока никто не приглашал в передачу…
— Вот и не приглашайте. А откуда вы взяли этот текст? — Ну он был где-то опубликован, потому что висит на сайте «Демократического союза» среди публикаций.
— А нельзя его оттуда, из сайта то есть, как-то убрать? — Вы шутите. Если только сам сайт закрыть… Но это вряд ли вам под силу.
— А какой у сайта адрес? — Очень простой: дэ-эс точка ру.
— Ладно, попробуем что-нибудь сделать. «Ничего себе», — подумала Хрюкова. Валентина минуту поразмышляла, погрызла ногти и решила двигаться дальше: — Ладно, вы еще подумайте насчет правозащитника. Только согласуйте со мной.
— Хорошо, — кротко согласилась редакторша, привыкшая за долгие годы общения с писательской средой, что в основном за классиков все решения принимают их жены.
— С коллегами по перу проще. Нам уже звонил один писатель, он профессор Литинститута… как его… забыла фамилию… может, вы вспомните… говорит, друг с юных лет, соратник…
— Перекемчук?
— Точно!
— Его нельзя! Он травил Солженицына. Мы, конечно, общаемся, куда денешься, но в юбилейной передаче лучше дистанцироваться от него… Пишите список: Ахмадулина, Искандер, Вознесенский, Евтушенко…
— Мощно. Вы уверены, они все согласятся?
— Вне всякого сомнения! Я поработаю с каждым.
— Записала. Кто еще?
— Я думаю, этих хватит. Теперь надо подумать, кто от власти… Сделайте так: пусть ваше руководство напишет письмо в администрацию президента, на имя Кузьмы Кузьмича… нет, не ему… на имя главы администрации Мишина, а он уж сам решит, кого выделить. Нет, лучше все-таки Кузьме Кузьмичу. Так будет правильнее. Вы знаете, он в Игнатии души не чает. Кстати, там же, в письме этом, может содержаться и просьба, чтоб президент в той или иной форме высказался о юбиляре. Почему нет? Все равно ж он ему орден будет вручать, это уже решено практически.
— Записала. А давайте подумаем, где мы будем снимать Игнатия Алексеевича?
— В смысле?
— Ну, может, вывезем в лес, пусть походит в раздумье среди русских березок. Или, может, раскинется под кряжистым дубом, глядя на проплывающие облака…
— Не фантазируйте. Здесь и снимайте.
— Прямо в квартире? Это не очень интересно.
— Интересно. Тем более что справа буду сидеть я, а слева его дочь Маша.
— Это его единственная дочь? — Единственная. То есть нет. То есть да. Неважно. Мы будем сидеть по обе стороны от него и принимать участие в общем непринужденном разговоре.
— Ну, такую сцену, конечно, можно предусмотреть, но у нас же документальный фильм предполагается, а не передача «Пока все дома».
— Я настаиваю, чтобы мы с Машкой были все время в кадре.
— Ладно, не буду спорить. У нас еще есть режиссер, Виолетта, она опытная, я думаю, она скажет свое веское слово.
— Считайте, что веское слово уже сказано. И Игнатий Алексеевич меня поддержит, это обязательное условие съемки. Писатель в кругу семьи.
— Как-то это не очень…
— Не будем это обсуждать.
— Ну хорошо. Давайте заглянем в его детство. Где он родился?
— Это неважно.
— В смысле?
— Он детдомовец.
— Ну, наверно, детдом сохранился…
— Сгорел.
— Одноклассники же есть…
— Нету. Все растерялись по просторам родины.
— Студенческие годы?
— Студенческие годы: это Евтушенко и Ахмадулина. Литинститут.
— Да, хорошо, я их записала.
— А что потом? — Потом неинтересно.
— Почему? — Работал в газете, писал о Сибири.
— Ну может, сибирские друзья? — Нету. Все умерли, кроме Евтушенко. Они особенно подружились на Братской ГЭС. Но про Братскую ГЭС не надо.
— Почему? — Неактуально. Получается, что он воспевал стройки коммунизма.
