— Все, мать, хватит. Я иду за Василием. Пусть что-нибудь придумает.
— Маша, я боюсь. С ним что-то случилось страшное. Я уверена. Надо вызывать «скорую» и, может быть, МЧС, чтоб дверь открыли.
— Пока они приедут, он концы отдаст. Василий сейчас эту дверь вскроет. Я пошла. Это ж не сейф, думаю, справится. Поход за Василием занял не больше минуты. Василий попросил два ножа покрупнее, как-то их просунул в щель в районе замка, поднажал — и дверь, наконец, открылась. Дамы побоялись заходить внутрь. Василий заглянул. На толчке, сняв штаны, сидел Игнатий. Он смотрел куда-то в пол и даже не поднял голову в сторону двери. Следом в дверной проем просунулись Валентина с Машей.
— Что ж ты, дрянь такая, молчал, когда мы к тебе взывали! — с пол-оборота завелась Валентина.
— Ну все, Василий, спасибо тебе, иди уж, — сказала ласково Маша и, встав на цыпочки, грациозно поцеловала Василия в щеку. Зато, как только за ним закрылась дверь, заорала на полную мощь своих легких: — Что ж ты, падла, тут расселся! Знаешь, как мы испугались! Думали, ты концы отдал. Присядкин с толчка тихим-тихим голосом, наконец, отозвался:
— Я устал. Я иду спать. Уйдите.
— Какое спать? Мы должны твою речь учить! — закричала пораженная такой наглостью Валентина. Но более трезвомыслящая Маша ее остановила: — Знаешь, мам, пусть уж идет спать. Мы ему все напишем. Утром буди его в семь утра, и тогда засадим учить это дерьмо наизусть. Справится. Они-то когда придут? К одиннадцати? — К одиннадцати.
— Ну вот и славненько. Пусть спит, в самом деле. Дамы оставили Игнатия в одиночестве. Он натянул штаны и вышел вслед за ними. Какой-то неестественной походкой Присядкин засеменил прямым ходом в Машкину комнату:
— Спальня здесь?
— Спальня не здесь! — заорала дочь. — Спальня — следующая дверь.
Утром Валентина разбудила Игнатия ни свет ни заря. Проснувшись, он выказал признаки вменяемого человека. При этом стало ясно, что он совершенно не помнит о событиях вчерашнего вечера. Когда она ему их вкратце изложила, а также сообщила о планах на день грядущий, он пришел в неописуемый ужас:
— Валентина, да ты что? Я не могу критиковать действия наших властей, тем более по чеченскому вопросу, и тем более иностранным корреспондентам. Меня тут же снимут с работы.
— Игнатий, не ссы. Все продумано. Вот текст, ознакомься и изложи близко к тексту. Тут комар носу не подточит.
— Валя, этого нельзя делать! — Может и нельзя, но нужно. Ты должен везде засветиться как борец за права человека. Пойми, после твоего вчерашнего заявления Сибелиусу надо срочно исправлять впечатление.
— Какого заявления?
— Ты что — не помнишь?
— Валя, не помню. Мы что, видели вчера Сибелиуса?
— Так, все ясно. У тебя полное выпадение памяти. Амнезия. В таких случаях вообще-то следует обращаться к врачам. Но у нас нет сегодня на это ни минуты времени. Давай прочти этот текст и постарайся передать как можно ближе к тексту.
— Погоди, Валя. Расскажи по порядку, что произошло.
— Все очень просто. Мы были на дне рождения у Розы…
— У Розы? — У Розы. Потом Сибелиус пошел провожать нас до машины. Тогда ты ему и сказанул про зачистки и все такое.
— Что я сказанул про зачистки? — Ты сказал, что их одобряешь. Ни больше ни меньше.
— Водитель слышал? Кто, кстати, вчера у нас был — Селифан? — Нет, был Сашка. Может, и слышал, не знаю, я не заметила.
— А какого черта о зачистках вообще зашла речь? — А речь зашла потому, что перед этим за столом ты объявил во всеуслышанье, что за выступление на конференции тебе влетело в администрации.
— Ну? — Что ну? А потом ты там же им всем сказал, что тебя на конференции неправильно поняли, что ты вовсе ничего такого там не осуждал. Ну и так далее. Ну вот, видимо, Сибелиус решил тет-а-тет выяснить, каково же твое мнение на самом деле. И пошел нас проводить. И ты ему наговорил такого! Мы с Машкой ушам не верили. Ты просто предстал перед ним в образе кремлевского ястреба, поджигателя войны.
— Валь, может, я выпил лишнего? — Игнатий, ты не пил вообще! Черт, я совсем забыла…
— Что такое? — Ты не пил, потому что сегодня утром тебе анализы сдавать. Ты что забыл, что после больницы раз в неделю ездишь сдавать анализы? Елки-палки, который час? Восемь? Ну ладно тогда. Вот, возьми баночку, иди отлей туда, водитель отвезет мочу в поликлинику без нас. Нам надо к пресс-конференции готовиться.
— А кровь? — Что кровь? — Кровь же он не отвезет. Кровь-то тоже надо сдать.
— Кровь можно до обеда сдать в любое время, а мочу берут только до десяти. Кстати, ты натощак? Не ел ничего с утра? — Откуда? Конечно, не ел. Ты мне не дала ничего.
— Не дала, и отлично. Точно не ел? Иди поссы в баночку и дадим ее водителю. Селифан отвезет.
— Ты ж сказала, Сашка — водитель сегодня.
— О господи! Сашка был вчера. Сегодня, значит, Селифан. Он сейчас повезет Машку в школу и потом заедет в поликлинику, отдаст твою мочу… Маш! В двери возникла Машка с портфелем в руках.
— Маш, сейчас папа тебе отдаст баночку с мочой, отдай ее водителю, пусть доставит в поликлинику в первый корпус на четвертый этаж. Какой кабинет, не помню, там спросит, найти не трудно.
— Мама, ты хочешь мне вручить его мочу? Я правильно поняла?
— А ты брезгуешь, да?
— Представь себе, брезгую. И вообще я опаздываю в школу. Насколько я вижу, баночка пока пустая.
— Тогда спускайся и скажи Селифану, чтоб поднялся за баночкой. Мы ее пока наполним… Маша спустилась вниз, Игнатий отправился в туалет. Когда Селифан позвонил в дверь, ему торжественно вручили теплую баночку с желтой жидкостью и объяснили, как с ней поступить. Водитель совершенно не удивился. И только уточнил: «А потом куда?» — «А потом — сюда» — ответила ему Валентина. Игнатий в это время честно зубрил подготовленный для корреспондентов текст. К этому тексту у него не было ни одного замечания. После всего, что он узнал о своем вчерашнем поведении, он чувствовал себя виноватым. Нет, думал он, хорошо все-таки, что у него есть такие надежные члены семьи. За ними, как за каменной стеной. Сейчас разрулят ситуацию. Если б не они, он бы засыпался. Погиб бы. Нет сомнений, от него отвернулись бы Запад и правозащитники. Может быть, в конечном итоге, к юбилею ему и дали бы орден, но вот в Германии, положим, репутация точно была бы подпорчена. А значит на мечтах об обеспеченной старости на фоне немецких лужаек пришлось бы поставить крест.
День оказался для Игнатия богат на события. В преддверии анализов крови Валентина не дала ему завтрака. Корреспондентов он принимал голодный и морально обессиленный. Короткая речь его, аккуратно повторившая Валентинин конспект, не вдохновила журналистов. Он изложил в бесстрастной манере парочку сообщений о том, как «федералы» преследовали боевиков. Эти сообщения появились накануне на лентах зарубежных агентств. Поскольку прошли уже почти сутки, этой информации была грош цена. Как было условлено заранее с Валентиной, он называл боевиков аккуратно «сепаратистами» и даже один раз «повстанцами». Совершенно напрасная уловка: все равно никто из корреспондентов и так бы их не назвал в своем репортаже «боевиками». Однако Валентина, сидевшая рядом, осталась довольна: он отмежевался от официальной фразеологии. Журналисты задали несколько прямых вопросов. На них были даны уклончивые ответы, отрепетированные с раннего утра. Корреспонденты были настолько явно разочарованы, что Валентина, боясь, что мероприятие потеряет всякий смысл, сама задала ему вопрос: — Игнатий Алексеевич, а наверное, есть смысл прояснить журналистам ваше мнение о тех российских офицерах, которые, в нарушение присяги и наших законов, практикуют пытки, незаконные задержания и даже похищения мирных жителей.
