ПРЕСС-СЕКРЕТАРЬ
С первых же часов по принятию решения о баллотировании в высший законодательный орган весьма остро встал вопрос о пресс-секретаре, который, общаясь с представителями средств массовой информации, доносил бы до простых людей правду о кандидате. Поначалу наш выбор пал на популярного радиокомментатора Максима Новомужева, удачно кропавшего книги за полуграмотных, не умевших связать двух слов политиков — и на этом приобретшего известность и выдвинувшегося в первые ряды политических аналитиков…. Увы, Новомужев коллекционировал рассеянный по всему свету немецкий фарфор позапрошлого века, отыскивать и закупать эти вещицы было слишком хлопотно, мы предлагали Максиму сойтись на гарнитурах грушевого дерева и самоцветах (в неограниченных количествах, хоть горстями). Такая форма взаиморасчетов не устроила сладкоголосого и безапелляционного репортера. О чем он, с присущей ему прямотой, нам и заявил, надеясь, наверно, что мы попятимся. Но мы заняли твердую позицию. В следующей же передаче, которая вышла в эфир вскоре после не завершившейся обоюдным удовлетворением встречи, Новомужев взял интервью у одной из жен Маркофьева. Та поливала забывшего ее супруга на чем свет стоит.
— Надо было пойти на его условия, — горевал я.
Маркофьев так не думал.
— Ведь знаем же мы, что из двух зол надо выбирать большее, иначе оно само тебя выберет, — сказал он.
Мы снова увиделись с Максимом и предложили ему все же подмахнуть трудовое соглашение, обещая-таки разыскать фарфоровую статуэтку балерины на пуантах и с пуделем, об этой скульптурной композиции он грезил с детства. Неожиданно Новомужев уперся.
— Я больше заработаю на разоблачении ваших нечистых рыл, — сказал он. — Мне за это больше дадут. Кроме того, — зашелся в ярости он, — любая передача критической направленности поднимает мой рейтинг. Я не могу этого не учитывать. Вы — идеальные фигуры для обливания грязью…
ПРЕСС-СЕКРЕТАРЬ (продолжение)
Следующим претендентом на пост пиарщика мог сделаться телеведущий — Евгений Пидоренко. Увы, он оказался ангажирован крупным медиа-магнатом Промотыгиным и не имел права разрывать с ним контракт до истечения срока, который определял этот монополист. Пидоренко искренне сожалел, что вынужден нам отказать, но намекнул, что коллекционирует вина, и в его подвале, где чуткие приборы поддерживают постоянный температурный режим, не хватает двух бутылок бургундского — розлива 1901 и 1903 годов, в то время как распроданный по минутам (на пять лет вперед) хронометраж телепередач реально подвергнуть небольшой коррекции. Евгений даже поделился планом: кого и когда (правда, в зависимости от согласованной с шефом позиции) будет превозносить или хаять. Бургундского у нас с собой не было, зато в портфеле Овцехуева случайно нашелся портвейн "Золотая осень" выпуска 2002 года. Увидев редкую этикетку завода подмосковных вин, Пидоренко расцвел и препроводил нас в секретный бункер, здесь хранились досье практически на всех действующих политиков и бизнесменов. Ради любопытства Маркофьев попросил свое и, после откушанной из пластмассового стаканчика за знакомство амброзии, получил в руки толстенную папку с содержащимися в ней сведениями о ста двадцати семи женах, с которыми был зарегистрирован официально, семиста сорока четырех особах, с которыми в браке не состоял, об одной тысяче шестисот одном своем ребенке и трехстах тридцати двух объектах недвижимости — в России и за рубежом.
— Учись, — сказал он после пролистывания бумаг детективу Марине. — Вот как надо работать!
ПРЕСС-СЕКРЕТАРЬ (окончание)
В итоге вспомнили про Ивана Грозного, которого все мы, а, главное, Маркофьев хорошо знали еще по прежней жизни, запечатленной мною в "Учебнике Жизни для Дураков". В самом деле, Иван был оптимальной фигурой: известным газетчиком и в доску своим выпивохой. Стали ему звонить… Но заматеревший медведь пера даже не захотел с нами общаться, а лишь передал через своего референта, что очень занят. Нам этот референт многозначительно намекнул:
— Много вас таких, а Иван один. Вы еще услышите об Иване Грозном… Ищите для решения своих мелких задач другую звезду журналистики…
Пришлось проявить настойчивость. В конце концов яркий публицист, создатель клубов знакомств вышедших втираж холостяков и девушек, которым за сорок, (я помнил еще по молодежным телепередачам, где он, в ковбоечке и джинсах, пел под гитару) — назначил нам с Маркофьевым встречу в отеле "Балчуг Кемписки", в зале "Владимир 2". Вряд ли я бы узнал Ивана, если бы случайно встретил на улице или в холле того же "Балчуга". Теперь это был солидный господин, крупный общественный деятель — носивший длинное кашемировое пальто и дымчатые очки с золотой оправой, усталость сквозила в каждом его движении. Беседуя с нами, он, правда, с гораздо большей авторитетностью, чем раньше, изрекал те же истины, которые я слышал от него лет двадцать назад: об опасности наступления мафии, о разъедающей общество коррупции… При этом он то и дело поглядывал на инкрустированные драгоценными камнями платиновые наручные часы, словно дополнительно давал понять, что во-первых, страшно занят, а, во-вторых, борьбу с вредными явлениями нельзя откладывать ни на минуту.
— Лев готовится к прыжку, — то и дело повторял он.
— Какой Лев? Это имя? — не выдержав, шепотом спросил я у Маркофьева.
— Нет. Это образ, — объяснил он. — Лев — это и есть мафия.
После того, как Грозный и Маркофьев обменялись программными заявлениями и обозначили намерения, пламенный публицист выдал нам под расписку приглашения на гражданский форум, где вечером должен был выступать.
Поиграв пару часов на бильярде в ближайшей диетической столовой и так скоротав время, мы поехали в кремлевский Дворец и снова слушали раздававшиеся с трибуны призывы неугомонного смельчака:
— Нельзя допустить, чтобы лев прыгнул! Я, как журналист и интеллигент, уполномоченный многими миллионами интеллигентов, кстати, с двумя яркими представителями этой прослойки я встречался сегодня в отеле "Балчуг-Кемпински" и они просили передать вам, что поддерживают мою позицию, не допущу прыжков льва, каким бы могущественным он ни казался…
В переполненном зале хлопали и выкрикивали слова поддержки.
— Почему он называет себя журналистом, если давно ничего не пишет? — спросил я. — Я, во всяком случае, давно ничего им сочиненного не читал… Почему говорит от имени многих?
— Так ему удобнее, — сказал Маркофьев. — Сохранять имидж творческого человека. Люди ведь как животные — мимикрируют и реагируют на разные цвета по-разному, а потому, умные, перекрашиваясь, выбирают оттенки, которые надежнее оберегают…
В заключении зажигательной речи Грозному принесли гитару и он объявил, что хочет спеть — как в прежние застойные времена, когда у него на кухне собирались друзья-диссиденты. Давая тем самым понять, что нисколько с тех пор не изменился.
Движения его пальцев и губ мало совпадали с льющимися в зал звуками, и я понял: запустили фонограмму.
С гражданского форума я уходил подавленный и смутно раздраженный, Маркофьев же потирал руки.
