Старик пожал плечами и продолжал работать. Порой он бросал испуганный взгляд на Дольникера, но с этого момента они уже не обменялись ни словом. В поздний послеполуденный час в мастерскую тяжелыми шагами вошел сапожник, поздоровался с Дольникером и надел свой фартук.
— Сейчас, — прошептал Дольникер колеблющемуся рабочему, — под мою ответственность!
Измученный старик встал и направился к Гурвицу.
— Слушай, Цемах, — сказал он вяло, делая всякие оправдательные жесты, — господин инженер хочет, чтобы я сегодня работал на час меньше.
— Пожалуйста, сегодня немного работы.
На лбу Дольникера выступили жилы:
— Нет, — прохрипел он, — не сегодня. С сегодняшнего дня!
Сапожник бросил на Дольникера удивленный взгляд.
— Господин инженер, — сказал он и уселся на табуретку, — понятно, что мой отец может работать, сколько он захочет. И не надо мне каждую минуту напоминать, что это его мастерская!
* * *
В последние дни временно прекратились встречи в шалаше — из-за простуды Дольникера. Он много чихал, и насморк придал его голосу гнусавость, однако спас его от больших неприятностей. Если б не простуда, то Элипаз Германович не нашел бы его в постели ранним утром в среду.
— Что такое? — проснулся политик от прикосновения трактирщика. — Кто мешает мне спать?
— Это я, — послышался голос Элипаза в темноте. — Вставайте, господин инженер, все уже сделано как вы просили, совет вас ждет.
— Что? — удивился политик. — Я же приглашал на три тридцать!
— Сейчас три тридцать.
Дольникер почувствовал головокружение.
— Господи, вы что, подумали, что совет соберется в три тридцать ночи?!
— В три тридцать утра, — поправил Элипаз. — Я очень сожалею, господин инженер, но в вашем секретном письме не было сказано, что вы созываете народ днем.
— Значит, так, — Дольникер натянул одеяло до ушей, — известите присутствующих о моей ошибке…
— Невозможно, господин инженер, — вся деревня внизу собралась.
Такой поворот мог удивить одного Дольникера. Секретное приглашение, переданное приглашенным лично опекуном, в течение часа стало всеобщим достоянием и породило поток слухов. Жители деревни в большинстве поддержали инициативу «инженерного управления» и удачную идею муниципального состязания между цирюльником и сапожником. Крестьян немало удивил сам Дольникер, ибо они не предполагали, что этот городской человек так быстро приспособится к естественным законам деревенской жизни. Они оценили и то, что он выбрал для заседания такое раннее время, позволяющее без помех осуществлять обычные дневные дела.
Секретность дела не предотвратила, разумеется, того, что вокруг трактира собралась вся деревня. Многие устроились под окнами задолго до начала спектакля, дабы гарантировать себе место с хорошей видимостью. Относительно возможного исхода было два мнения. Некоторые напоминали, что сапожник повыше и потяжелее, но другие обращали внимание на его физический недостаток и указывали соседям на плотность муниципального корпуса цирюльника. Вид зала трактира, освещенного дюжиной нефтяных плошек, привлекал внимание публики, стоящей под окнами. Элипаз и его жена по просьбе инженера расставили перевернутые ящики, образовав таким образом возвышение для «председательского стола», снабженного молотком — вклад сапожника. Над сценой висела окруженная венками из гвоздик широкая бумажная упаковочная лента, на которой огромными красными русскими буквами, но на иврите было написано: «Правильная администрация — основа механизма Цви Гринштейн». Это известие породило немало споров среди публики — почему именно Цви Гринштейн служит основой механизма, тогда как в деревне человека с таким именем нет, и о каком механизме говорится.
Соперники прибыли в трактир один за другим и удостоились бурного приема публики. Первым прибыл хромой сапожник в черном праздничном костюме, таща за собой некое заспанное существо с закрытыми глазами, завернутое в пальто. Сразу по прибытии существо упало на ближайший стол и заснуло. На основании очков, болтавшихся на ухе, и по желтому портфелю, который существо держало в руках, многие опознали опекуна инженера. Затем прибыл резник с большой кипой на голове, вышитой бисером и золотой ниткой. Рав де-факто получил массовое одобрение со стороны лагеря детей, довольных намечавшимся мероприятием. Третьей личностью оказался, к удивлению собравшихся, Офер Киш — заклятый деревенский бездельник. Острый глаз Дольникера выявил в нем «представителя бедноты» — после неудачного визита политика в сапожную мастерскую. Офер был портным, но в силу того, что уже много лет никто не заказывал у него никакой одежды, несчастный вынужден был зарабатывать в качестве клоуна-любителя на свадьбах и подрабатывать деревенским гробовщиком. С учетом этого последнего занятия Киша, в публике чувствовалось известное волнение в связи с результатами предстоящего состязания. Последним явился цирюльник в сопровождении супруги, которую вследствие персонального приглашения официально возвели в ранг опекунши.
Члены совета уселись вокруг стола, не имея ни малейшего понятия о том, что здесь должно происходить, и гоняли котов, шмыгавших меж стульев. Они с облегчением восприняли появление Элипаза, тащившего за собой инженера. Дольникер неверным шагом поднялся по ступенькам. Помимо сонливости, его одолевал насморк. Из-за этого набухшие под глазами мешки почти лишили его зрения. Политик чувствовал жуткую усталость, и единственным его утешением было видеть опекуна в полумертвом состоянии. Его отношения с Зеевом становились все более прохладными и наконец несколько дней тому назад вообще прекратились. Это случилось после того, как Дольникер спросил, знал ли Зеев, что старик в сапожной мастерской — сам владелец фирмы?
— Конечно, знал, — ответил Зеев, — ведь я живу у его сына, сапожника.
— Если так, почему же ты мне не сказал об этом, позвольте спросить?
— Вы не спрашивали, Дольникер.
И вот теперь Дольникер подошел к спящему секретарю и, объятый духом мести, встряхнул его хорошенько.
— Дайте поспать, Дольникер, — взмолился Зеев слабым голосом, — скажите им, чтобы пришли снова после обеда…
— Это невозможно, друг мой, — потер Дольникер нос с видимым удовольствием, — я пригласил их на это время!
— На это? Но ведь сейчас три тридцать ночи!
— Не ночи, а утра, мой ленивый друг! — выпустил Дольникер пары насмешки. — Я предлагаю вам, товарищи, воспрянуть духом, дабы вы могли как следует выполнять функцию ведущего протокол.
— Какого черта, зачем нам весь этот балаган?
— Если у вас вызывают отвращение любые конструктивные акции, — холодно заметил политик, — пожалуйста, я освобождаю вас от участия в дискуссии. На вас возлагается лишь функция механического ведения протокола, и все. Товарищи, что здесь происходит?..
Это последнее, несколько истерическое замечание относилось к Залману Хасидову и Цемаху Гурвицу, которые катались по полу с короткими боевыми выкриками. Все произошло с поразительной естественностью. Когда сапожник убедился, что инженер, по его мнению, зря расходует драгоценное время на внутренние распри с опекуном, он снял свое черное пальто и подошел, хромая, к столу цирюльника:
