Содержание пакетов, которые привозил водитель, быстро становилось известно всем и порождало большое количество слухов. После возвращения Элипаза Германовича из Иерусалима, где он двое суток выполнял функции посланника по вопросу приобретения для деревни установки для газированной воды, народ неожиданно обратил внимание на то, что от Малки — жены трактирщика — пахнет духами.
И не только от нее исходил этот аромат. Когда она шла по улице, за ней тянулся шлейф запаха, который вызывал опасное раздражение у других жительниц деревни. Так что у них не оставалось выбора, кроме как заставлять мужей тайком пробираться к водителю и заказывать у него столь желанный товар. Ибо к тому времени, слава Богу, крестьяне разбогатели и деньги у них были — вследствие катастрофического урожая тмина в этом году.
Женщины вдруг, неизвестно отчего, стали играть важную роль в жизни деревни.
— Послушай, Залман, — сказала однажды вечером госпожа Хасидов мужу, подметая, — мне интересно, помнишь ли ты, какой великий день сегодня?
— Сегодня? — почесал голову муж. — Понятия не имею.
— Ну так я тебе скажу. Ровно двадцать лет назад была открыта парикмахерская!
У Залмана в горле запершило. Ведь двадцать лет это все-таки двадцать лет! Правда, после этого он взял бумажку и посчитал сам; получилось, что дата не такая уж круглая, так как парикмахерская открылась всего семь лет, два месяца и семнадцать дней тому назад…
— Но ведь и это срок немалый, — заметила госпожа Хасидов, — какой знаменательный юбилей!
— Не своди меня с ума, жена, я знаю, о чем ты думаешь! Выбрось это из головы…
* * *
Дольникер остановился у нового коровника цирюльника, поднялся по хорошо вымощенной дорожке и с удивлением прочел огромное объявление, написанное на стене, обращенной к улице:
НА ИСХОДЕ ЭТОЙ СУББОТЫ ДЕРЕВНЯ БУДЕТ ПРАЗДНОВАТЬ 20-ЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ ОТКРЫТИЯ ПАРИКМАХЕРСКОЙ НАШЕГО
ЛЮБИМОГО СТАРОСТЫ ИНЖЕНЕРА ЗАЛМАНА ХАСИДОВА.
ПРАЗДНИК СОСТОИТСЯ НА ПЛОЩАДКЕ ЗАЛА КУЛЬТУРЫ.
ПОЗДРАВЛЕНИЯ.
ПАРИКМАХЕРСКАЯ, ЭЙН КАМОНИМ
Это объявление прямо-таки ослепляло прохожих уже несколько дней, однако сапожник почему-то не делал никаких попыток испортить или закрасить надпись, а удовлетворился тем, что дописал под «наш любимый староста» — «лысый и временный».
Знающие люди объясняли его сдержанность тем фактом, что ведь и сапожная мастерская когда-то была основана…
Лицо политика при взгляде на кричащий плакат омрачилось. Он уже много дней ждал, запершись как аскет у себя в комнате, что жители деревни придут и извинятся перед ним за то оскорбление, которое они нанесли ему, отвернувшись от своего учителя, однако никто не собирался искупать грехи.
Забытый всеми политик продолжал идти по улице под ласковыми лучами зимнего солнца. Проходящие приветствовали его легким кивком, как в самом начале его пребывания в деревне, однако теперь это вовсе не приводило политика в расстройство, так как он знал, что Геула уже в дороге и спасение близко. Еще немного — и он вернется в мир более-менее нормальных людей.
Дольникер испытывал явную враждебность к бывшему секретарю, ибо если бы тот более грамотно организовал его похищение, то политик уже давно сидел бы в своем удобном кабинете. Дольникер покопался в памяти, вспоминая, какие самые суровые наказания известны ему, начиная от дисциплинарных взысканий по партийной линии и кончая самым страшным — полным вычеркиванием имени Зеева из своей автобиографии. Мысли о грядущем возмездии давно грели сердце политика, ибо Шимшон Гройдес и другие подлые противники постоянно строили ему козни, как в партии, так и вне ее, и Дольникер уже много раз думал о том, что придет время писать воспоминания, и уж тогда он будет систематически вычеркивать имена своих противников, как будто их и на свете не было.
* * *
Легкий шлепок по спине пробудил политика к жизни от сладких мыслей и воспоминаний. Затем он ощутил еще два удара, а когда обернулся, то увидел Хейдада и Мейдада, прятавшихся за стволом толстой липы. Они наводили ужас на окружающих путем использования своих автоматов, заряженных щебенкой.
— Берегись, инженер! Ты — на линии огня! Беги!
— Что это такое? Вы себя ведете как уличные мальчишки, прошу вас прекратить немедленно!
— Иди, инженер, — хором прокричали близнецы, — ты мешаешь. Ты глухой? Убирайся!
Дольникер топтался на месте. Старший — Мейдад — бросился к баррикаде и поспешно утащил Дольникера за дерево.
— Не будь сиротой, инженер, — выговаривали они, — разве ты не видишь, что их много?
— Что это за дети?
— Класс сапожника.
Дольникер напрасно морщил лоб, он никак не мог знать ничего об изменении системы ценностей, начавшемся после его добровольной изоляции от рода человеческого. А случилось следующее: в начале той судьбоносной недели юный сын Залмана Хасидова внезапно спросил отца:
— Скажи, папа, это правильно, что сапожник будет старостой?
Еда застряла в горле Хасидова:
— Что? — прохрипел он. — Где тебя этому научили?
— В нашем классе.
Госпожа Хасидов издала гневный стон:
— Пожалуйста, Залман, вот видишь? Резник — этот лицемер — учит твоего сына за твои деньги, что хромой сапожник — мессия!
Залман встал из-за стола, не закончив еду, и с сильными болями в желудке, объятый гневом, направился к дому резника. Яаков Сфаради принял старосту приветливо. Движения резника стали в последнее время более размеренными, лицо округлилось благодаря хорошему питанию, а одежда была обновлена утюгом Офера Киша. Ремесло менялы приносило прибыль, и резник уже подумывал о приглашении профессионального кантора…
— Мое благословение, — сказал резник гостю, — садитесь.
— Вот так дела, — набросился на него Хасидов, — вы, господа, совращаете детей, ты делаешь из моего сына сапожникиста! Что это такое, позвольте спросить?
— Погодите, господин староста, — резник отступил перед отцовским гневом, — все не так уж просто. Дети каждый день спрашивают, кто станет старостой, почему он был, когда он будет, и я ведь в конце концов обязан им отвечать. Разве не так, инженер Хасидов?
— Ну так отвечайте, что цирюльник будет старостой всегда!
— Нет, этого вы у меня не просите, господин староста. Если б я заранее предрекал вашу победу, то сапожник бы рассердился, ибо он позавчера подарил мне замшевые ботинки с маленькими дырочками для циркуляции воздуха.
— Очень трогательно! — вскипел цирюльник, прижав руку к животу. — Тогда скажите, Яаков Сфаради, кто предоставлял вам каждый день помещение для миньяна, когда я еще не поднялся к величию, и кто сегодня стрижет вашу грязную бороду совершенно бесплатно?
— Вы, господин Хасидов. Но вы и в мое положение должны войти. Не могу же я создать отдельные классы для детей всех членов совета и их приверженцев…
