— Послушайте, вы, мыслитель, — прорычал я, — любопытно было бы узнать, как вам помогут все эти Вольтеры и Свифты, скажем, перенести через лужу девушку? Учтите, девушка так устроена, что ей интереснее, если на руках носят ее, а не справку об освобождении от физкультуры.
Посверлив близорукими буравами Вику, Гриша ядовито ответил:
— Если бы Альберт Эйнштейн занимался только тем, что носил на руках девушек, то у нас было бы два Геракла и ни одной теории относительности.
Я заметил, что Альберт Эйнштейн при всей его гениальности не продержался бы против Геракла и трех раундов по три минуты, на что Гриша немедленно ответил, что Геракл и за тысячу лет не вывел бы знаменитую формулу о том, что энергия равняется массе, помноженной на скорость в квадрате.
Вика улыбалась. Наш спор, переходящий из вечера в вечер, доставлял ей большое удовольствие. Иногда она отдавала предпочтение мне, и тогда Гриша погружался в своих философов, как мулла в Коран. Иногда в немилость попадал я, и тогда моего противника на ринге ждали сплошные неприятности, ибо мне мерещилось, что передо мной стоит Гриша. А на ринге, как известно, побеждает совсем не тот, у кого язык лучше мелет воздух.
Это на ринге. А кто побеждает в любви — этого я понять не мог. И Гриша тоже, хотя голова его клонилась от тяжести чужих мыслей. Это знала только Вика, а может, только делала вид, что знала.
Но одно она понимала наверняка: что мы с Гришей уравновешивали друг друга, как два ведра на коромысле.
Развязка наступила в тот же вечер. Мимо нас по аллее проходила компания веселых парней, которые позволили себе быть нетактичными. И пока Гриша рылся в памяти в поисках подходящих цитат из Цицерона, я сложил из парней пирамиду у Викиных ног. Вика ласково мне улыбнулась, и я подумал, что Гришина песенка спета. Но Гриша и бровью не повел. Он вытащил журнал и за несколько минут ухитрился заполнить кроссворд, в котором я не мог угадать ни единого слова. Вика улыбнулась Грише.
И я, отброшенный на исходные позиции, решительно произнес:
— Вика, я вас люблю. И этот парень, которого я давно мечтаю взять, как щенка, за загривок и бросить в фонтан, тоже, наверное, к вам неравнодушен. Выбирайте, кто из нас достоен вашего бесценного общества и дальнейшей перспективы. А то мне надоело слушать от этого мыслителя всякие глупости, вместо того чтобы внимать вашему чудному голосу.
И Гриша, не сводя с Вики своих выпученных от любви близоруких глаз, сказал то же самое, только совсем наоборот. Он оскорбил меня словами, из которых самым интеллигентным было слово «тупица». И тогда я осуществил свою вековую мечту: взял его за загривок и окунул в фонтан.
И Вика сказала:
— Уходите оба. И не смейте приходить до тех пор, пока вы, Семен, не научитесь за три минуты решать кроссворды, а вы, Гриша, складывать в пирамиду хулиганов. До нескорого свидания — через год на этом месте!
Целый год, приходя с работы, я читал книги. Голубой экран моего телевизора покрылся паутиной, я забыл, что такое ринг, и на меня безнадежно махнули рукой друзья. Я читал до глубокой ночи, читал запоем, и мой мозг впитывал имена, цифры, даты и названия, как песок в пустыне — горячие капли случайного дождя. Я добывал огонь вместе с уламрами, оплакивал Гектора со стен Трои и присутствовал при последней дуэли Гамлета. Апулей научил меня смеяться, Шекспир открыл глаза на бури страстей, бушующие в душах людей, а Толстой приучил спокойно и мудро размышлять о делах минувших, настоящих и будущих. Я многое узнал и понял, моя голова распухла от знаний. Но все это время я не переставал думать о Вике, в моих ушах звучал ее голос, и даже с закрытыми глазами я видел ее прекрасное узкое лицо. И когда прошел ровно один год, я побрел в парк, бормоча про себя упоительные сонеты Петрарки.
Вика сидела на той же скамье. Она была так же прекрасна и грызла те же лимонные дольки. Около нее стоял какой-то верзила с бетонными плечами и чугунной челюстью. Это был Гриша. Он сильно изменился за этот год. Он прибавил не меньше десяти килограммов, и это были килограммы не жира, а мускулов. И Вика спросила:
— Ну как, мальчики, выяснили за год, что важнее: сила или мысль?
В это время мимо проходила компания веселых и бестактных парней. Не успел я процитировать чрезвычайно подходящее к данному случаю изречение Овидия, как Гриша сложил из парней пирамиду у Викиных ног. Кроссворд, который я тут же разгадал за три минуты, полностью восстановил равновесие. И тогда Гриша, трижды стукнув кулаком в свою бетонную грудь, прорычал:
— Вика, послушайте меня. Выбирайте, Вика. Ради вас я стал чемпионом города по боксу, ради вас подставлял свою личность под сокрушительные удары левой и правой. Так неужели я должен терпеть рядом с собой этого тощего заморыша с торчащими ушами?
Меня обидели эти эпитеты, и я назвал Гришу словами, из которых самым беззлобным было слово «тупица». Тогда Гриша взял меня за шиворот и бросил в фонтан. И Вика сказала:
— Уходите оба. И не смейте приходить до тех пор…
Короче, я снова посещаю секцию бокса. Реже, чем когда-то: много времени отнимают книги. Я понял, что бокс и книги — вот два слагаемых моей грядущей победы. С Гришей встречаюсь каждый день, на тренировках и в библиотеке. Мы еще посмотрим, чья очередь купаться в фонтане, приятель!
ОЧЕНЬ ВЕЗУЧИЕ БЕЛКИНЫ
Из комнаты бухгалтера Белкина, переезжавшего на новую квартиру, неслось:
— Тяни сильнее! Сильнее! Завязывай! Уфф… кажется, все.
— Папа, а вот еще твои тапочки. Они еще не очень старые, их можно носить.
— Молодчина! Клади их в авоську.
Флегматичный тринадцатилетний отпрыск Белкина втиснул тапочки в кастрюлю и придавил их крышкой. Затем отпрыск пошарил глазами по комнате и меланхолически заметил:
— Ты еще не вывинтил лампочку, папа.
— Правильно, Семен, — похвалил сына Белкин, — лампочка на нашем балансе. Слышишь, Ксения? У твоего сына моя бухгалтерская хватка! Твой сын, Ксения, будет бухгалтером.
Супруга на миг прекратила выдергивать из стен гвозди, которые также были на балансе семьи Белкиных, и раздраженно ответила:
— Ты мне сына не порти, пассив несчастный! Бухгалтером! Мой Семен с его фантазией и слухом — и бухгалтером! Он будет му-зы-кан-том!
— Музыкантом?! — Белкин саркастически усмехнулся. — С его слухом и на барабане не сыграешь. Ну скажи, Семен, кем ты хочешь быть?
— Я хочу быть бухгалтером на самостоятельном балансе, папа, — без всякого воодушевления сказал отпрыск. — Дай мне полтинник на самостоятельные расходы.
Белкин торжествующе сунул сыну монету.
— Сыночек, — мама швырнула на пол клещи и нежно погладила сына по наголо остриженной голове, — скажи, что ты пошутил. Ну, кем ты хочешь быть, сыночек?
