Илья Лукич Раков сидит в сторонке, особняком. Илья Лукич – важная персона. Он директор большого ресторана, и ему ужасно хочется, чтобы все поняли размеры разделяющей нас дистанции. Лишь к своему старому знакомому Прыг-скоку он относится как к равному. Остальным директор уже дал понять, что хотя он и вспыльчивый человек, но не какой-нибудь там рядовой неврастеник, а руководящий работник, получивший путевку из одного уважения к его личности. Как только он узнал, что существует такой редкостный санаторий с ограниченным контингентом отдыхающих, то нажал на все педали, и путевку ему доставили в кабинет на серебряном подносике. Илья Лукич уже закончил сервировать пень и степенно, соблюдая достоинство, поглощает разные продукты. Время от времени он прикладывается к фляжке и благодушно поглаживает себя по упитанному животу.
Растревоженный приятным запахом, Шницель поднимает голову и изучает обстановку. Его волнует пень, от которого доносится аромат ветчины. Антон укоризненно качает головой, нагибается к Шницелю и что-то шепчет. Пес внимательно слушает, на его морде появляется презрительная улыбка, и, проглотив слюну, он отворачивается от вожделенного пня.
– Принципиальная собака, – с уважением говорит Игорь Тарасович.
– Да, есть немножко, – скромно подтверждает Антон. – Приходится с ним работать, внушать. Шницель скорее умрет с голоду, чем возьмет пищу у чужого человека. А однажды я его запер в квартире и забыл оставить еду. Лишь к вечеру я вспомнил об этом и о том, что на столе остался лежать целый круг копченой колбасы. Другая собака на месте Шницеля…
Пока Антон сочиняет свою легенду, я с огромным и все растущим интересом наблюдаю за Шницелем. С минуту он лежит и пыжится от похвал. Затем его моральные устои начинают вступать в конфликт с потребностями плоти. Шницель бросает задумчивый взгляд на покрытый салфетками пень, осторожно косится на Антона и медленно, потягиваясь, поднимается. Чувствуется, что в собачьей душе происходит мучительная борьба между добром и злом. Трусливо зевая, Шницель плетется в сторону, отвернув голову от ветчины и делая вид, что ему, Шницелю, ветчина не такая диковинка, чтобы тратить на нее свое драгоценное время. Илья Лукич сначала с некоторым беспокойством смотрит на пса, делающего вокруг пня концентрические круги, но затем успокаивается. Директор пьет боржом, ковыряет в зубах и не замечает, что радиусы кругов становятся все короче. И не успевает Антон закончить свой правдивый рассказ, как раздается взрыв проклятий, это древнее, как эстрадная шутка, излияние души ограбленного собственника. Двухметровыми скачками Шницель уносится в лес, а за ним, потрясая бутылкой и теряя на ходу салфетки, мчится ограбленный директор.
Антон что-то лепечет приседающему от удовольствия археологу, профессор хохочет, Машенька улыбается. Даже Зайчик и тот чуть раздвинул губы в улыбке.
– Гип-гип-ура! – раздается звонкий голос Юрика.
– Катер! – кричит Шурик.
Мы подтягиваемся к берегу и начинаем посадку. Антон грозно кричит, и из лесу – воплощенный грех – появляется Шницель. Морда его лоснится, но хвост опущен и тянется по траве, словно у Шницеля не хватает физических сил придать хвосту гордое дугообразное положение. Пес с трудом переваливается в катер, прижимается к ногам хозяина, и в его полных раскаяния глазах легко можно прочесть: «Люди, я сделал все, что мог. Я долго терпел, но будьте справедливы – я же не каменный! Я обыкновенная собака, со всеми присущими собаке слабостями и недостатками, и прошу принимать меня таким, какой я есть. Не искушайте меня, люди!»
НЕЖНОЕ ЭФИРНОЕ СУЩУСТВО
Я читал много книг о природе. В школе я зубрил наизусть тургеневские пейзажи. Я навеки сфотографировал в своей памяти картины Шишкина и Левитана. Я убедился в том, что писать природу люди умеют здорово. Но как подгоревшая каша лучше жареного цыпленка на обложке книги «О вкусной и здоровой пище», так любая сосна лучше своего описания. Живая сосна гениальнее самого искусного художника. Она живая и пахучая, она приносит радость, она – совершенство. И вообще нам есть чему у нее поучиться. Она тянется к солнцу, никогда не останавливается на достигнутом, не предает, не сплетничает и не пишет стихов. Недаром великий мудрец Шоу сказал: «В жизни ни один человек, за исключением девяти месяцев до рождения, не делает свои дела так хорошо, как это делает дерево». Поэтому поменьше высокомерия перед природой: когда-нибудь еще выяснится, что она не только чувствует, но и размышляет. При всей моей любви к Шишкину я предпочитаю десять минут ходить по сосновому бору, чем целую неделю смотреть на знаменитую картину художника. Ибо природу, как и невесту, нельзя изучать по рассказам и фотографиям: на нее нужно смотреть своими глазами; именно тогда иллюзии или рассеются, или окрепнут.
Мы молчали, подавленные неслыханным великолепием открывшегося нам зрелища. Эти фантастически причудливые очертания берегов, которые, все отдаляясь, вдруг превращаются то в гигантских птиц с оперением из соснового леса, то в крокодилов с хвостами из отмелей; эти зеленовато-бурые воды огромного озера, трепетные воды, вздрагивающие от малейшего прикосновения ветерка… Однако не буду вступать в противоречие с приведенным выше тезисом: лучше приезжайте на Валдай сами и посмотрите, поскольку природу, как и невесту… Впрочем, это я, кажется, говорил.
Минут через двадцать катер причалил к острову. На высоком берегу стояло несколько домиков дачного типа, за ними поднималась сосновая роща, в которой, как мы легко догадались, и был расположен наш санаторий. Могучий старик в тельняшке ловко закрепил концы, и мы один за другим сошли на берег.
– Между прочим, товарищи, – прогудел Игорь Тарасович, – прошу учесть, что отныне мы – островитяне! Робинзоны! Тебя, дедусь, случайно не Пятницей зовут?
– Хоть конем называй, да в телегу не запрягай! – отшутился дед. – Родитель назвал Петром, старуха кличет стариком, а туристы – как у кого язык подвешен: одни – Пятницей, а другие – Петром Потапычем.
Мы приняли намек к сведению.
Между тем моторист махнул на прощанье рукой, и катер отчалил.
Светило жаркое июльское солнце, но здесь оно было какое-то нежное, его лучи не обжигали, а ласкали; от огромной ванны озера веяло прохладой. Оглядываясь по сторонам и переговариваясь, мы по деревянной лестнице гуськом поднялись к домикам.
– Какие милые домики! – грудным голосом сказала Ксения Авдеевна. – Здесь, наверное, живет обслуживающий персонал, да?
– Здесь живут счастливые люди! – продекламировал Прыг-скок. – Перед ними вечно расстилается безбрежное озеро, над ними голубое небо и белые стада облаков…
– Я рада, что вам нравится это место, – удовлетворенно сказала Машенька. – Ведь здесь будем жить мы.
– То есть как? – всполошился Раков. – Уж не хотите ли вы сказать, что эти четыре сарая и есть санаторий?
