Прихватив ореховую дудочку, литературовед Марина убегает.
Ковбоец просыпается на рассвете от волнения и радости. Одевается почище и понаряднее, заворачивает тетрадку в пакет с лицом симпатичной девушки и выходит в светлое тёплое утро.
В В. Двориках уже все проснулись, всё живёт, хлопочет и шебуршится. Ковбоец охотно объясняет встречным, что едет в райцентр, а там и в самую Москву, чтобы стать поэтом. Земляки благословляют его и дают ему в дорогу кто что может — варёные картохи, яйцы вкрутую, пупырчатые крепкие огурцы и зелёный лук, телефонные и банковские карты.
Вот бежит Юля-скотница.
— Ты чего, Ковбоец, нарядный такой?
— В Москву еду, на поэта учиться.
— С Богом, Ковбоец, — по-сестрински говорит Юля. — Прославишься — не забывай нас.
— Я для тебя песню по радио закажу, — обещает он.
Вон торопится колдунья тётя Катя Шаурина.
— Куда собрался, Ковбоец?
— В Москву, поэтом становиться. Говорят, талант у меня.
— Хоть покажись потом-то. Мы тебя вспоминать будем, — по-матерински улыбается тётя Катя.
А вон председатель сельсовета Егор Игоревич. Молодой человек, а все его по-отчеству называют, с утра пораньше по жаре в галстуке рассекает.
— Куда путь держишь, Ковбоец?
— В Москву уезжаю, на поэта учиться. Специалисты у меня талант обнаружили, прямо смех. В Москву еду, Егор Игоревич.
И протягивает председателю тетрадку со стихами.
Председатель долго листает тетрадку, серьёзно шевеля губами, и возвращает Ковбойцу.
— Горе ты моё луковое, — устало и по-отечески говорит председатель. — Чтобы через пять минут при стаде был, мудило.
Председатель уходит, а Ковбоец остаётся стоять с тетрадкой в руке, остолбенев и поникнув. Точно очнувшись или спохватившись, пускается вдогонку, обгоняет Председателя и, взглянув в его спокойное пригожее лицо, наносит ему двадцать шесть ножевых ранений.
Устав кромсать бездыханное тело ножиком для дудочек, Ковбоец оглядывает тетрадку — не замарал ли? Не замарал. Вытерев руки и ножик о траву, Ковбоец спешит к шоссе, на автобус, боясь опоздать в редакцию или в самую Москву.
— Что, парень, в крови-то весь? — спрашивает кондукторша, плечистая тётя с густыми усами над алой губой. — Натворил чего?
— Председателя порезал, — объясняет Ковбоец.
— Бесплатно поезжай, — угощает кондукторша. — Можно, можно. Ничего, парень, — сурово глядя вдаль, обещает она. — Пришельцы придуть, они их всех разбомблять…
По шершавой дороге в хлипком дребезжащем автобусе едет Ковбоец.
И, радуясь быстрой езде и пахнущему травой ветру, во весь свой странный — то ломкий, то низкий — голос поёт лихую песню.
В Москве его ждет Марина Дербарендикер…
Восемь с половиной (тыс. руб.)
Егор смотрел на бабушку. Она нарядилась. Надела новую красную майку с надписью «МТС» (подарила дачница с того края) и голубые бриджи с блёстками. Из-под бриджей торчали бабушкины ноги — волосатые, как у зверя, и опухшие внизу, потому что жизнь тяжёлая. Ноги держали бабушкино тело, похожее на большой кубик.
А на фотографии — вон, на полочке, где иконки и газета с заметкой про неравнодушное сердце, — бабушка стройная и красивая, в кокошнике, стоит и улыбается, а какой-то лысый дядька целует ей руку. Бабушка в молодости пела народные песни в самодеятельном ансамбле.
Дачник один зашёл, увидел фотографию, помолчал, посмотрел на бабушку и долго качал головой, крякал что-то.
— У верблюда два горба, потому что жизнь — борьба, — сказала ему бабушка. — Не мы себе такую жизнь придумали.
Мелкая Нинка в розовом платье с бантом, с золотыми серёжками в оттопыренных ушах, ждала, когда бабушка соберётся. Было воскресенье. На улице — никого. Жарко. В церкви звонили. Туда только дачники ходят.
У бабушки — всё для внуков. Они — надежда последняя. Было три мужа, и все алкаши. До бомжей допились, на помойках помирали.
И дети тоже — мать Егора завербовалась солить рыбу на север и пропала. Дядя Серёжа — на зоне за тяжкие телесные, дядя Лёша бухает, тётя Зина рожает детей от разных узбеков. Одна тётя Марина, старшая, ещё ничего, она в райцентре, работает на вагоноремонтном заводе, красит поезда.
Все внуки живут с бабушкой, только от неё можно ума набраться, к хозяйству привыкнуть. Ей трудно. Все помогают, любую шабашку берут. Даже мелкая Нинка рвёт цветы и стучит в дома к дачникам — губки бантиком, в руках ромашки, хоть рубль, а дадут.
У бабушки корова, свиньи, куры. Всё своё. И на продажу тоже.
И Казбек Юсупыч приезжает на «рено сандеро», привозит спирт. Бабушка разбавляет его водой и продаёт. Полташ бутылка. А в милиции бабушкины друзья. Помогают. Бабушка умеет ладить с людьми.
И чего только некоторым не нравится? Чего носы воротят? Говорят, у бабушки рабы. Это у Мити-бобыля дом сгорел, и бабушка его к себе жить взяла. А он помогает. Хозяйство большое. А они говорят, что бабушка ему спецом дом сожгла, чтобы его в рабы. Гады, а? Да она его кормит, треники почти новые отдала.
Подъехало такси. Тётя Марина с серым от химической краски лицом и тётя Зина, нарядные и очень сильно пахнущие сладкими духами, вышли из машины покурить.
— Я скоро, — сказала бабушка и взяла Нинку за руку. Уехали в Стёпушкино, соседнюю деревню за полем, бить Толяна — бывшего мужа тёти Марины, отца Юльки и Тошки. Он алименты не платит. Говорит, получки нет, лесопилка встала. Несколько раз в год бабушка вызывает тётю Марину, Зину, берёт Нинку, и они едут его бить. Мужиков не берут. Толян бухой всегда. Плачет даже, не бить просит. Но вчетвером надёжнее. Для порядка.
Егор опять посмотрел на фотографию бабушки в кокошнике.
Бабушка храбрая, хитрая. Она самолёт грабить ходила. Тут года три назад самолёт Москва — Таллин упал. МЧС оцепление держало. А бабушка не забоялась — ни оцепления, ни мертвецов. Ходила с тележкой и грабила помаленьку. Столько добра привезла… Не пропадать же добру.
А все носы воротят. А из-за Катьки — вообще. Катька неродная. У неё родители на мотоцикле разбились, и бабушка её к себе жить взяла. Про это вот и заметка в газете была — неравнодушное сердце. Своих, типа, внуков полный двор, ещё и сироту обогрела, живи, помогай, будешь сыта-обута. Катькин дом бабушка сдаёт летом дачникам. Места вокруг крутые, река, сосны, воздух, грибов-ягод завались. Прямо хоть дома для больных ставь, чтобы выздоравливали.
Бабушка хотела как лучше, хотела Катьку по жизни устроить, замуж выдать за Диму Глупого. У него пенсия восемь с половиной тысяч. Деньжищи! Да с такой пенсией что угодно купить можно! Мотик новый! На море поехать! Бизнес раскрутить! За Димой Глупым и Федорчуки гонялись, и Лобановы. А бабушка всех объехала — подарила Диминой матери велик новый. Какая почтальонка без велика? И обладила всё — Диму Глупого женят на Катьке. Катька ревела. К дачникам за подмогой побежала, к попу. Поп на старенькой «нивке» приехал: «Надежда, тебе что, других грехов мало?» Дачница, старая докторица из Питера, пришла, не поленилась: «Нельзя человеку жизнь ломать».
