Почуяв страшное, я орала: «Мама, мама», вырывалась, пытаясь прорваться во двор родного дома, где чужие люди прятали что-то в большой чёрный мешок…
Я куда-то побежала…
Рослый седой человек преградил мне путь, поймал, как зверька, накрыв одеялом, и взял на руки.
Это был отец Андрей, священник из соседнего села Высокое.
Жизнь номер два.
Матушка Евгения приняла меня, завёрнутую в одеяло, и отнесла в светлую, вкусно пахнущую баню. На шее у меня всегда был алюминиевый крестик на грязном шнурке, крестик я привыкла сосать и грызть, детский невроз, дети часто гры-зут ногти, а мои ногти были сгрызены по самые лунки. Этот полуобгрызенный крестик матушка Евгения сняла с меня, а после чудесного купания надела на меня маленький эмалевый образок с моей святой. Отец Андрей тут же причастил меня — я не знала, что это, такое вкусное, — и матушка накормила меня бульоном с яйцом и белыми сухарями. После этого я уснула и спала, как говорила потом матушка, почти сутки.
Началась жизнь номер два, которая была настоящим раем.
Я и сейчас точно знаю, что целых три с половиной года была в раю.
Батюшка и матушка жили в большой деревянном доме рядом с храмом. Этот дом был построен в середине девятнадцатого века специально для семьи служащего в храме священника. Дом, старый, но крепкий и уже почти двести лет населяемый хорошими, набожными и хозяйственными людьми, был в прекрасном состоянии. Тёплый зимой и прохладный в летнюю жару, с просторными сенями и большой «залой», в которую выходили четыре комнаты — спальня, две детских и кабинет батюшки. На окнах цветы, в комнатах там и тут клетки с птичками, по комнатам ходят кошки с маленькими колокольчиками на шеях: матушка обожала птичек, а батюшка — кошек, и вот, чтобы кошки не ловили птичек, даже «вольных», уличных, им вешали колокольчики. Пожалуй, кошки и птички было единственное, в чём разнились, не сходились характерами батюшка и матушка. В остальном же они действительно жили одной душой.
Какой невероятной казалась мне тишина в доме, где никто не ругается и не орёт, только матушка иногда садится поиграть на старом пианино, оставшемся от одного из батюшкиных предшественников. Ну ладно тишина… Это потому что никто пьяный не валяется и не приходит пить или просить деньги на водку. А почему пахнет-то так вкусно, почему не воняет ничем? Ведь и к этому дому тоже примыкает «двор» — там куры, гуси и индюшки, а в доме не воняет как положено. Не пахнет ничем, кроме цветов, матушкиных пирожков и иногда, по праздникам, — ладана.
Первое время я ждала, когда же матушка и батюшка напьются и начнут драться, стучать кулаками по столу, бить посуду. Мне казалось, что все взрослые должны пить и орать матом, драться до крови, иногда мириться с плачем и опять драться.
А они всё не начинали и не начинали.
Матушка была родом с Украины, прекрасно пела, разбиралась в музыке и пыталась учить меня нотам, но к музыке я была катастрофически неспособна, и матушка настаивать не стала. Зато грамоте я выучилась мигом, едва батюшка показал мне буквы, и очень полюбила читать. За остаток осени и зиму батюшка так хорошо подготовил меня, что в школу я поступила первым номером. Да не в ближнюю, дудниковскую, которая попроще, а в самую лучшую в нашей округе, в посёлке Шелехово. Если барахлил или вовсе не ходил наш школьный автобус, батюшка возил меня туда на своей старенькой «ниве». Когда батюшка и матушка вместе со мной приехали в шелеховскую школу служить молебен перед первым сентября, то собравшиеся учительницы и родители, все из соседних деревень, знавшие об участи моих отца с матерью и о моей прошлой жизни, просто замерли и примолкли, увидев меня, нарядную, улыбающуюся, с бантами в косах, с клетчатым ранцем за плечами. «Как она у них отогрелась-то…» — только и слышался шёпот в школьном дворе.
Да как не отогреться, если чувствуешь любовь, если тебя то и дело хвалят. Матушка и батюшка хвалили меня постоянно, за малейшую удачу или помощь.
Батюшка никогда не говорил о моих родителях, не осуждал их. Но, едва я научилась разборчиво писать печатными буквами, показал мне, как надо писать записку об покойном Анатолии и заздравную записку о моей бабушке или двоюродной бабушке, торговке палёнкой. В районном центре сменилось полицейское начальство, то ли действительно честные люди попались, то ли опять жулики, с которыми она не сошлась в цене, но новое начальство категорически не стало прикрывать, «крышевать», как тогда говорили, её бизнес, и беднягу посадили на несколько лет.
О своей матери-самоубийце могу молиться только я сама, объяснил мне батюшка.
Храм наш, не очень старый по сравнению с другими в нашей губернии, стоял на красивейшем возвышении, на самой высокой точке села Высокого.
Со двора храма, где росли огромные берёзы, открывался вид на луг, за которым круто поворачивала наша река.
Летнее воскресное утро после службы — батюшка переоблачился и стоит на храмовом крыльце, разговаривает с людьми. В чистом, тёплом небе носятся стрижи, пахнет травой с луга, блестит на солнце, изгибаясь, река… Из дому пахнет свежими плюшками — матушка подгадывала, чтобы они поспевали как раз к концу службы.
Я стою на крыльце рядом с батюшкой, и его тёплая ладонь лежит у меня на макушке.
Это ощущение полной защищённости, уверенности я запомнила навсегда и пыталась вызывать его, вспоминая эти летние утра…
В доме батюшки была жизнь девятнадцатого века. Только советские мультики, которые мне «заводили», и старенькая «нивка» отца Андрея намекали, что век уже двадцатый. На двадцать первый же не было похоже совсем. Мобильный батюшки чаще всего лежал выключенный на углу его письменного стола. В доме был большой чёрный телефон, трещавший, а не звонивший. Батюшка или матушка брали трубку и отвечали:
— Петропавловский храм, село Высокое.
Был и старый компьютер, которым умели, но не любили пользоваться и батюшка, и матушка. Писать письма своим товарищам и коллегам батюшка предпочитал от руки, по старинке, и лично отвозил их на шелеховскую почту.
Ближе к летним каникулам звонили на мобильный и писали по электронке дети матушки и батюшки. У них было трое весьма успешных детей. Старшая дочь — замужем за священником, настоятелем большого храма в ближайшем Подмосковье, другая дочь — музыкантша в Москве и сын — медик в Питере. В общей сложности у батюшки с матушкой было семь внуков. Когда вся эта братия приезжала на лето к нам в Высокое, становилось похоже, что век всё-таки двадцать первый. Компьютерные игры, гаджеты, музыка, но при этом вставали на молитвы, с радостью помогали в храме и на службе.
Все внуки батюшки отменно (и охотно) пели на клиросе.
Наверное, батюшка и матушка о чём-то предупредили внуков. Ребята приняли меня как родную, не задавали никаких лишних вопросов, всегда старались объяснить то, чего я не знала и не умела. С приездом ребят в доме постоянно дрожали стёкла и звенела посуда в старом буфете. Походы, конкурсы, концерты, домашние спектакли, поимки ёжиков, рыбалка, песни у костра — настоящее русское детство. Каждый год на престольный праздник — день апостолов Петра и Павла — в храм приезжал владыка, архиерей.
