Я не отвечаю.
Сейчас Костик должен ему сказать:
— Да очнись ты, нет у неё никакого папы, умер, когда ей шесть лет было, она и не помнит его…
Но тот, проявляя чудеса деликатности, вылезает из лодки и принимается крутить свой велосипед.
— Мне его рассказы так нравятся, — взахлёб, улыбаясь ужасными зубами, говорит очкастый. — Когда мне аппендицит вырезали, родичи книжку принесли, и я так ржал, мы все так ржали в палате, что медсестра книжку отобрала — а то, говорит, у вас у всех швы разойдутся. А мы потом слышим, они на посту сидят, сами вслух читают и так ржут… Там про кашу и про помидоры, когда они в цирке из-под купола падали…
Я улыбаюсь молча.
— Передай, пожалуйста, своему папе от меня привет, — серьёзно просит очкастый. — И чтобы он ещё рассказы писал, побольше и посмешней.
Я киваю.
Костик поднимает с травы свой велик, машет нам рукой и удаляется вверх по косогору, по узкой тропинке между зарослей крапивы. Видно, что он срывает и обламывает сухой, полый стебель сныти, вставляет сигарету, как в мундштук, и закуривает.
Костик курит!
Ну да, ему уже тринадцать…
— А я бороду отрастить хочу, — говорит очкастый. — Если зубы не исправятся, то отращу бороду и усы, не так заметно будет.
Молчим.
От ветра на воде рябь, и кажется, что лодка плывёт, если смотреть на воду.
Вдруг становится грустно и скучно.
— А хочешь, покатайся на моём велике? — предлагает очкастый. — Или хочешь, я тебя на багажнике покатаю?
— Нет, спасибо.
Ещё не хватало! Чтобы кто-нибудь увидел меня на багажнике у какого-то очкарика в болгарских джинсах?
— Мне домой надо…
— А хочешь, пойдём ко мне в гости, я тебе покажу мелки, которые у моего дедушки есть? Знаешь, какая коробка огромная? Там все на свете цвета. Даже цвет морской волны.
— Я домой. Пока!
Выхожу из лодки.
— А мы раньше в Югославии жили, — спешит рассказать вслед очкастый. — Я там родился. Только в четвёртом классе в Москву приехал. Я даже по-русски сначала плохо говорил.
А речка всё видит и понимает.
Девочка стоит на травяном берегу, и парнишка смотрит из лодочки, куда она пойдёт, и почему-то очень не хочет, чтобы она пошла вверх по косогору, вслед за его другом.
— Я до сих пор и по-сербски, и по-хорватски отлично умею, — говорит он.
Девочка идёт направо, по песчаной дорожке мимо лодочной станции.
И от этого парнишке становится радостно.
— Хочешь, скажу, как по-сербски «направо»? — кричит он ей вслед.
Девочка уходит, в светло-сиреневой рубашке фасона «крестьянка», в вышитых джинсах клёш, с длинными-длинными рыжими волосами.
И мальчик нащупывает в кармане джинс «Рила» гвоздик и на крашеных досках лодки выцарапывает слово «направо».
Сперва по-сербски, кириллицей. Потом по-хорватски, латиницей.
А речка думает, что это её имя пишут, только с буквой «о» на конце.
И речка радуется — вот, моим именем лодочку теперь зовут.
Когда Костик подрос, он уехал к своему папе в Америку. И долго-долго я про него вообще ничего не слышала. А недавно прислал письмо. Не электронное, а такое, на листочке. Там было написано, что он приболел и очень хочет поскорее вернуться обратно.
«Прошу тебя, Ксантиппа, найди моего друга Федьку, и вместе уговорите мою маму, чтобы она меня пустила обратно, а то она сильно обиделась, когда я уехал, и с тех пор слышать про меня не хочет. Мне очень нужно вернуться. И речке нашей передай от меня привет. Только бы увидеть её, присесть на рыжий песок, и всё у меня пройдёт, тут же выздоровлю, точно знаю…»
Ну, для друга детства, для лучшего дачного врага, дразнителя и обзывателя, чего не сделаешь. Даже Федьку отыщешь. Того самого, который цвет морской волны показать обещал. Уж он-то сможет с Зоей Константиновной правильно поговорить. Его люди слушаются, ведь очкастый Федька стал батюшкой, настоящим священником с большим крестом на животе, его даже по телевизору показывают то и дело — как представителя самых умных и хороших людей нашей большой и дружной страны.
И Зоя Константиновна разрешит Костику вернуться. И тогда мы все втроём придём к речке. И по шороху осоки, по выражению ряби на воде мы поймём, что она говорит: «Ксюха, Костян, Федька! Да вы совсем не изменились, трое из привязанной лодочки…»
Всё это совершенно невероятно и чудесно. Жить на свете вообще очень интересно и здорово, потому что всё время чудеса и превращения. А писатели для того и есть, чтобы про это рассказывать. Про это я скоро напишу большую книжку. И наверное, просто даже скорей всего, никто не поверит, что всё так и было на самом деле.
Только речка поверит. Она-то знает…
Дружочек мой дорогой! Наверное, тебе часто говорят: «Ах, как ты вырос!» Или рассказывают какие-нибудь истории про то, как ты был совсем маленьким. И наверное, тебе это уже здорово надоело. Но ты не сердись, потерпи. Постепенно это кончится. Даже совсем быстро…
Просто тех, кто помнит тебя маленьким, будет постепенно становиться всё меньше и меньше. А потом они и вовсе кончатся.
Останется только речка, где ты купался в детстве.
Дворы и переулки родного города…
Знакомое дерево посреди поля…
Мечты партизан
Недалеко от Москвы есть дачный посёлок с огромными заборами.
К самому огромному забору каждый вечер подъезжает чёрная машина с тёмными стёклами. Из неё выходит мужчина с незапоминающимся цветом волос. И, судя по голосу, неженатый.
— До завтра, Славик, — говорит он водителю своим неженатым голосом и идёт за забор с портфелем в руке.
Мы ведём за ним тайное наблюдение.
И ему от нас не уйти.
Мы тоже тут живём. Я живу в соседнем посёлке, круглый год на даче, потому что у меня аллергический бронхит и в Москве мне вредно.
А Снежанка, Костик, Рамиль и Вика живут в военном городке неподалёку. Мы учимся в школе при военном городке, в шестом классе.
У меня, например, никого нет. Ни старших братьев и сестёр, ни младших. А у них у всех есть, старшие…
И им всем предстоит ЕГЭ.
А оно знаете какое страшное?
Вот в одной школе случай был…
Одна девочка не написала ЕГЭ по литературе. Она лоханулась на Пастернаке. Я даже не знаю, что это значит, но наверняка что-то очень страшное. И ей сказали: «У тебя плохое ЕГЭ». Это же вообще звучит как «у тебя СПИД». Тогда она пришла домой, надела своё выпускное платье, легла на кровать и отравилась таблетками. Насмерть.
