— Ну да! Не поверил. Устроил испытание.
— Какое ещё испытание?
— Говорит, докажите, что вы Илья Денисов, скажите, на какой парте сидела Черкизова. А думаешь, я помню? Я ему про поход в деталях, а он мне про Черкизову… Не поверил…
— Кошмар… Старый, наверное, стал, из ума выжил…
— Да… Хорошо всё-таки, что он в Чикаго. Летел же он туда как-то, добирался. Для географа хорошо путешествовать. Не может учитель географии не выезжать никуда дальше Мытищ.
— Ну, он выезжал дальше Мытищ, он же ходил с нами в походы по речке Чернавке…
— Чернавка, Чернавка, скоро сворачивать, скажи всем по рации — третий экзит наш…
— Надо говорить «поворот», а не «экзит», — ржёт надо мной Илюха. — Поворот или съезд. Ты в России, парень!
Похоже, что поворот мы уже прошляпили. Где он? Тут всё заставлено какими-то хозяйственными рынками, ангарами с вагонкой и бетонными кольцами для сортиров.
Мы ещё не доехали, верещит в рацию рулящая следом Котова, сначала должно быть поле, на поле дерево посередине, вы забыли, что ли, всегда проходили мимо на байдарках и видели это дерево посреди поля…
Машина подпрыгивает. Асфальт кончается неожиданно, без предупреждения, а уже потом, метров через двести шершавой щелястой бетонки, виднеются знаки «дорожные работы», «сужение дороги», «ограничение скорости сорок» и «прочие опасности».
Мы едем медленно и видим, что работа кипит — кругом загорелые дочерна работяги в зелёных жилетах, навороченная дорожная техника и катки. Улучшаются дороги, хорошеет родная страна… Вот только где наш поворот? Лады, если не можем найти поворот, давайте ориентироваться на речку — Чернавка пересекает трассу, всегда пересекала, такой был мостик, мостик, надо было низко пригнуться, когда шли на байдарах…
Никакого поля с деревом нет. Надо как-то развернуться, что ли? Но кругом знаки «только прямо» и «прочие опасности». Так, вон большая схема объезда на жёлтом щите. Мудрёно. Ещё километров десять и развязка, можно и в обратку, и в любую сторону, и Федеральная дорожная служба в лице прораба Бердиченкова приносит нам свои извинения за доставленные неудобства.
Можно ему позвонить и орать матом — на щите указан мобильный телефон.
Илюха жадно фоткает всё вокруг и инстаграмит с комментами типа — атас, ребята, в России началось масштабное строительство хороших дорог, и теперь уже вообще никуда не проехать.
И нам кажется, что всё правильно, что не зря мы уезжали, мыкались на чужбине, совершали подвиг во имя детей, чтобы они жили по-другому, были гражданами свободных развитых стран. Мы сделали всё ради детей.
Дети должны жить в нормальных странах, а не тут, среди коррупции, беззакония и оголтелого строительства дорог, в стране, которая в целом, кроме Москвы, представляет собой более или менее живописные развалины.
Мы добираемся до развязки, до въезда на роскошную эстакаду, но там можно только налево и красуется ещё одна схема объезда, вот тут, в конце, можно наконец направо и тоннелем развернуться туда, куда нам надо. Эстакада сделана классно, асфальт гладкий, как стол, наши «Хюндаи» резво бегут, навстречу мчатся рогатые олени, задумчивые коровы, весёлые пешеходы, низколетящие самолёты и прочие представители населения дорожных знаков Российской Федерации… Мы едем очень быстро и уже довольно долго, но никакого съезда не предвидится и указателей нет…
Не съехать с трассы, ничего не узнать, ничего похожего — речка, например, могла вообще пересохнуть, исчезнуть с лица земли.
Мы едем помедленнее, переговариваемся в рации. Вон каток и команда в жилетах рядом. Притормаживаем и задаём вопросы. Но темнолицые строители дорог смотрят недобро и не понимают по-русски. И мы едем дальше, никого, кроме нас, ни попутно, ни навстречу, дорога пуста, только мы — отчаянные головы, покорители вершин, завоеватели дальних стран, «россияне в рассеянии», мудачьё предпенсионного возраста, заплутавшее в новых автомобильных развязках, «понаехавшие», чужаки что тут, что там…
На бликующем синем щите сияет белая надпись — «Симферополь 972 километра». И мы сделаем эти километры к утру!
Но нам в другую сторону.
Вечереет. Темнеет быстро. Слушайте, давайте остановимся. Давайте всё-таки по навигатору. Илюха включает навигацию на мобильном. У него голосовое управление — деревня Макушкино, важно велит он. И у нас начинается настоящая смеховая истерика, когда через несколько секунд приятный голос мудрой, способной всё простить и, несомненно, очень красивой женщины спокойно отвечает:
— Маршрут построен. Дорог нет.
На пустой реверсивной полосе мальчик сидит около ведра. Сейчас у него спросим. Он русский. Он местный. Он знает тут всё.
Мальчик, это ещё трасса или уже развязка? Это вообще куда дорога?
Он в резиновых сапогах, с ведром, полным непородистых грибов, сыроежек, лисичек, маслят. Мальчик лет двенадцати.
А это никуда дорога. Её не построили ещё. Все через Яконово объезжают.
Зачем же ты сидишь со своими поганками на дороге, которая не ведёт никуда?
Мальчик улыбается. У него кривоватые зубы.
Мы чертыхаемся и переминаемся с ноги на ногу. Ругаемся между собой. Обзываемся, как в детстве. Смотрим вдаль. Сашич и Котова стоят в обнимку. Холодно на ветру. В глубоких колеях на обочине вода отражает бледное небо.
Русская осень, октябрь, багрец и золото, унылая пора, нивы сжаты, рощи голы — всё то, что мы всосали с молоком матери, выучили по букварю, то, что во времена наших детств в осенних газетах торжественно называлось «родиной Октября»…
Сашич снимает бейсболку:
— Надень-ка, рыжий, шапку, — он протягивает бейсболку мальчику.
Но мальчика нет, куда-то девался, его нет нигде, только развороченные края придорожного перелеска, пустая кривая изба у обочины, замерший тяжёлый каток, огромное поле и далёкий костёр…
Где мальчик? Исчез… Когда он успел отойти так далеко?
Мы всегда знали, что наша родина — строгая женщина в платке, такой она смотрела на нас с плакатов, знакомых с детства. На плакате, в платке — к такой мы привыкли к ней. Это наша родина, сынок, так мы приговаривали всегда. Но оказалось, что там уже давно тире, а не запятая. Пока нас не было, родина превратилась в озябшего мальчика на дороге в никуда.
Это наша родина — сынок.
Извини, мы не сразу узнали тебя.
Бедная машинка
Мне вообще нельзя нервничать, я нежная, невротик, человек без кожи, всегда такая была, с детства.
В пробке на ТТК справа от меня — старая машинка, доверху набитая овощами и фруктами, надрывается, еле пыхтит.
«Двушечка».
Бедная машинка, у меня давно-давно тоже такая была…
«Не моя ли?» — сердце сжимается тревожно и жалостно. Перепродавали сто раз, перекрашивали, и не узнать теперь…
