Борис. Правильно, раба из человека надо с самого детства выдавливать! Нельзя железной метлой загонять в счастье…
Федя. Липа, у меня такое впечатление, что ты эти двадцать лет в холодильнике с включенным телевизором пролежал!
Светлана. Боренька, я не знаю, как у вас в Австралии, а у нас России, если не заставишь, ничего не будет. Это плохое само к человеку прилипает, а хорошее нужно к нему пришивать суровыми нитками…
Черметов. Суровыми?
Светлана. Суровыми! А раба у нас из себя если и выдавливают, то почему-то вместе с совестью.
Некоторое время они молча смотрят друг другу в глаза.
Евгения Петровна. Феденька, а что дальше-то было?
Федя. Дальше? Ну, Ванечка вышел и стал читать стихи. Мои. Я сижу в зале и понимаю: сейчас умру, потому что стихи отвратительные! И вдруг все захлопали. А Ванечка заставил меня выйти на сцену. Ну и…
Анна. И все узнали, что у нас в школе есть свой гений!
Федя. А через неделю эти стихи напечатали в областной газете…
Борис. Это я отца попросил. Мне тоже можешь сказать «спасибо»!
Федя. Спасибо, Липа!
Борис. Пожалуйста, Строчок!
Евгения Петровна. Феденька, почитай нам эти стихи!
Федя. Эти? Даже не знаю… Совсем юношеские…
Черметов. Давай-давай! У нас сегодня вечер воспоминаний.
Федя. Ну, хорошо… Сейчас… (Закрывает глаза, встает в свою позу.)
Дразнилки. Драки. Синяки. Крапива.
Соседний двор. Мальчишечья война.
А в том дворе — немыслимо красива —
Была в ту пору девочка одна.
Я жил, учебник не приоткрывая,
Я потерял надежду и покой.
Граница меж дворами — мостовая.
Я вдоль бродил, но дальше ни ногой.
Пришла метель на смену летней пыли
Велись слезопролитные бои…
А во дворе у нас девчонки были.
Конечно, не такие, но свои.
В руках — синица, и мало-помалу
Любовь пропала. Где-то к февралю.
И девочка-красавица пропала.
Квартиру, видно, дали журавлю.
Смешно сказать, через дорогу жили.
Я был труслив, она была горда…
(Забывает текст, трет лоб.)
Я был труслив… труслив…
Борис. Это мы уже слышали.
Светлана. Не мешай!
Федя. Черт… Забыл… свои стихи. Такого со мной еще не было!
Светлана. Напомнить?
Федя. Нет! Я сам. Просто надо еще выпить…
Евгения Петровна. Не надо, Феденька!
Федя. Эх, да что вы понимаете!
Убегает в «запроходную» комнату — выпить.
Евгения Петровна. Лечить надо Федю. Гибнет!
Черметов. Бесполезно. Я его два раза в больницу клал. Убегал. А насильно лечить теперь нельзя. Свобода, понимаешь ли!
Евгения Петровна. В Серпухов его надо везти.
Борис. А что там в Серпухове?
Отец Михаил. Там чудотворная икона «Неупиваемая чаша».
Борис. И что?
Евгения Петровна. Помогает. Соседка наша так зятя вылечила. Пил страшно. Жену, дочку соседкину, бил смертным боем. Повезла, приложила его к образу — и как отрезало. Правда, теперь жалеет она.
Анна. Почему?
Евгения Петровна. Зять с пьяных-то глаз жену лупцевал, а с трезвых сразу бросил. Но все равно чудо!
Борис. Я в чудеса не верю…
Отец Михаил. Просто ты с настоящим чудом еще никогда не сталкивался.
Борис. Сталкивался! Прилетаю на родину, а мой одноклассник Тяблик, с которым мы за девчонками в душе подглядывали, поп! Разве не чудо?
Отец Михаил. Чудо, что Ванечка в десятом классе дал мне почитать Библию. Через Ванечку меня Господь и позвал…
Борис. Откуда у него Библия взялась? Тогда трудно достать было. Моему отцу в обкоме партии выдали, как бойцу идеологического фронта, чтобы знал опиум по первоисточнику.
Евгения Петровна. От деда моего осталась. Он церковным старостой был до революции. Но я скрывала, а Библию прятала. Но Ванечка мне говорил: нечестно такую книгу от людей прятать! Такой справедливый мальчик…
Светлана. Чермет, а помнишь, как в шестом классе ты Борьке глаз подбил?
Черметов. Конечно не помню! Я много кому чего подбивал…
Борис (радостно). Я помню! Только это в седьмом было. На контрольной по алгебре. Я Вите… Виктору неправильный результат подсказал.
Черметов. А-а, вспомнил! Нарочно, гад, наврал!
Борис. Ну, вот опять! Конечно не нарочно!
Черметов. А почему тогда мне пару поставили, а тебе тройку?
Светлана. Потому что Борькин папа чуть что, сразу Гестаповне звонил!
Евгения Петровна. Кому он звонил?
Анна. Галине Остаповне. Директрисе. Она его как огня боялась.
Евгения Петровна. А-а… хорошая женщина. Как она, жива?
Отец Михаил. Преставилась. У нас в храме отпевали. Лежала на одре, как школьница. (Встает.) Пойду с Федей поговорю. Может, поедет в Серпухов?
Черметов. Денег, скажи, на дорогу дам!
Тяблов уходит в «запроходную» комнату.
Борис. Гестаповна как увидела меня с фингалом, сразу заверещала и стала разбираться: кто, где, когда? Я молчу, Чермета не выдаю!
Анна. Да ладно уж, пионер-герой! Он бы тебя просто убил! Правда, Вить?
Черметов. Это точно! Предательства не прощаю никому!
Светлана. Тогда Гестаповна собрала наш класс на допрос. Никто не сознается. Все на тебя, Чермет, смотрят. А ты молчишь, трусишь — отца в школу вызовут.
Черметов. Да, у бати рука тяжелая была!
Светлана. А Гестаповна психует — Борькиного отца боится…
Евгения Петровна. Боренька, а как твой папа? Жив, здоров?
Борис. Жив! Кипучий старик! За права аборигенов теперь борется…
Евгения Петровна. Не скучает по России?
Борис. Скучает. Советские песни каждый день слушает. Даже плачет иногда…
