Читая нынешние интервью художника, полные горечи и несбывшихся надежд, понимаешь, что вместе с уходом в небытие советской архитектурной доктрины, где, наверное, дольше всего задержался антиисторический пафос интернационал-большевизма, отнюдь не ушла в прошлое угроза культурному наследию России. Просто она видоизменилась: теперь это тороватая постсоветская бюрократия, умеющая обойти любой закон, это нувориши, готовые ради того, чтобы освободить в центре столицы местечко под офис очередных «Рогов и копыт», сжечь уникальный особняк позапрошлого века…
Размышляя о судьбе Евгения Куманькова, о его «хождении» в большую культурную политику, с особой остротой понимаешь, что искусство само по себе не способно победить зло, в том числе и социальное, но оно способно воспитывать людей, которые когда-нибудь научатся злу противостоять…
3
Когда я смотрю на давнюю, 59-го года, пастель Куманькова «Первая зелень (Плотников переулок)», то чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Наверное, потому что сам я вырос в Балакиревском переулке, где тогда еще сохранились вот такие же купеческие особняки – с каменным первым и деревянным вторым этажом, – украшенные резными наличниками. Сохранились еще и высокие дощатые заборы, из-за которых поднимались старинные липы и вязы. А у ворот нашего особняка, отданного под заводское общежитие, стояла на приколе точно такая же «Победа», единственная на весь переулок. Я даже до сих пор помню фамилию ее владельца – Фомин. В «Первой зелени» не видно бетонно-стеклянной Москвы. Она тогда еще только задумывалась в архитектурных мастерских, только начинала проявляться в городских очертаниях.
Но в более поздних работах художника тема столкновения в едином пространстве старой и новой Москвы становится ведущей. Характерно, даже символично это выражено, на мой взгляд, в работе «Реконструкция» (1976). На переднем плане, взбираясь на груду мусора, оставшуюся от снесенного дома, экскаватор заносит громящий ковш над старомосковским особняком, дворянским гнездом, с которого уже полусорвана вывеска «Парикмахерская». (Вот, кстати, типичная куманьковская «литературная» деталь, вбирающая в себя сложнейшую коллизию отечественной истории!) Далее, за особняком, мы видим нагромождения Москвы четырех-пятиэтажной: доходные дома начала XX века и те здания, что строили после революции, в годы индустриализации, когда деревенская Россия хлынула в города. Кстати, именно в эти годы из Рязанской губернии перебралась в столицу и моя родня. И опять-таки совершенно не случайно в отличие от особняка, решенного в золотисто-теплой цветовой гамме (Золотой век?!), здания пореволюционной поры хранят на себе красные тени великого социального пожара. И, наконец, над всем этим поднимаются, уходя в небо, холодные, бело-синие, единообразные многоэтажки Калининского проспекта.
Конечно, проще всего теперь, задним числом, объявить: вот как художник в годы всесилия Совдепии боролся с бездумным поруганием отечественного зодчества. Но все на самом деле гораздо сложнее: Евгений Куманьков прежде всего стремится выразить, перенести на полотно новый, противоречивый облик меняющейся столицы, в котором есть и какофония насильственной модернизации, и гармония неизбежного обновления. Достаточно вспомнить рисунок «Вид на Новый Арбат» (1971), где старинная Москва покорно упирается в белые, тысячеоконные человейники, закрывающие горизонт.
Между прочим, эта мучительная проблема «совместности» гения старины и злодейства современности волновала в ту пору не только художников. В доказательство приведу свое стихотворение, написанное в конце 70-х. Оно о том же, о тех же сомнениях и о поисках путей примирения времен:
Как неярким апрелем припрятанный снег
От лучей посторонних,
Я ищу девятнадцатый век
В подворотнях.
Старый дом. В нем уже не зажжется окно.
Новоселье – поминки.
Мне шагать через век. От Бородино
До Ходынки.
Есть в модерне какой-то предсмертный надлом.
Переулки кривые.
Революция за поворотом. Потом сороковые.
Где-то рядом автомобили трубят.
И дрожит мостовая.
И Мне в глаза ударяет стеклянный Арбат.
Я глаза закрываю…
И еще одно наблюдение. В последнее десятилетие Евгений Куманьков плодотворно продолжает свою столичную тему, в частности, работает над удивительным циклом «Москва, которой не будет». В этом цикле проявился новый, ностальгический, кустодиевский мотив в творчестве мастера. Или вот передо мной пастель «Праздничный вечер в Плотниковом переулке» (1995).
На первый взгляд это, как сейчас модно выражаться, «ремейк» давней работы 1959 года, о коей шла речь выше. Тот же особнячок. Та же машина «Победа» на приколе. Да и огненные буквы «XXXV Октябрь», горящие на уступах высотки, отсылают нас в давние 50-е годы. Но почему же нет ощущения оппозиционности старого и нового? А потому, что знаменитая сталинская башня, когда-то казавшаяся пиком новизны, теперь, спустя полвека, стала частью привычной, в сущности, старой уже Москвы. Высотка, повинуясь замыслу художника, даже словно чуть накренилась в ту же сторону, что и особнячок…
Примиряющая мощь времени.
Гармонизирующая сила большого художника.
Живая плоть священных московских камней…
2006 г.
Писатели и пипы
Бедным людям не до «Бедных людей»
Некоторое время назад состоялся конгресс в поддержку чтения. Что и говорить, мероприятие нужное и своевременное, ибо общая варваризация общества, неизбежная при любых революционных ломках, самым печальным образом отразилась на судьбе книги в нашем Отечестве, а специалисты говорят сегодня даже о катастрофе чтения в России.
«Как! – воскликнет иной читатель. – Да вы пройдитесь по книжным магазинам! Настоящее изобилие! Никогда не было столько названий и авторов!»
Так-то оно так. Однако есть цифры, заставляющие взглянуть на эту проблему шире – с точки зрения общенародной, а не общечеловеческой, ибо общечеловеческие ценности в нашей стране нынче мало кому по карману. Итак, почти 40 процентов наших соотечественников сегодня вообще не читают, а 52 процента никогда не покупают книг, 34 процента не имеют дома ни одной книги. Далее, тиражи газет и журналов по сравнению с 1990 годом сократились в 6 раз, и всего лишь каждый пятый сегодня берет в руки периодику. Почему это случилось, понятно: скажем, в позднюю советскую эпоху средняя цена книги составляла рубль с небольшим, а это значило – на обычную зарплату можно было купить около двухсот томов. Сегодня средняя цена книги перевалила за сто рублей. Например, мой новый роман «Грибной царь» в магазинах после всех накруток стоит от 180 до 280 рублей. А это уже почти Европа, где доходы у населения, между прочим, на порядок выше наших. Теперь посчитайте, сколько книжек может сегодня купить на зарплату, допустим, учитель – один из главных и традиционных в прежние времена приобретателей издательской продукции! А ведь ему еще надо платить немалые деньги за квартиру и коммунальные услуги, что раньше составляло почти символическую сумму.
