Из своих трехсот лет почти двести восемьдесят российская пресса действовала в условиях жестко-централизованных систем — сначала монархической, затем советской. В известной степени она выполняла функции отсутствовавшей официальной политической оппозиции — отсюда ее необъятные амбиции и претензии на власть, хотя бы четвертую. Это вечное, но, по сути, безысходное противостояние испортило характер отечественной прессе: она сделалась по преимуществу оппозиционной не власти и даже не государству, а самой российской государственности. Государственник в медиасреде похож на «натурала», по оплошности забредшего в гей-клуб.
С другой стороны, долгие годы существования в исторических обстоятельствах, когда могли выпороть, сослать, а позже и попросту расстрелять, выработали у российской прессы еще одно качество, необходимое для выживания. Я имею в виду самозабвенный сервилизм, который живет в душе отечественного журналиста по соседству с отчаянным либерализмом. Вот почему наша пресса, потряся своим свободолюбием одну шестую часть суши и поспособствовав ее уменьшению до одной седьмой, потом вдруг куртизанисто расселась по коленям олигархов, вполне удовольствовавшись ролью относительно благополучной части обманутого и обобранного общества. Эта сервильная оппозиционность, или оппозиционная сервильность (кому как нравится), и составляет «лица не общее выраженье» нашей юбилярши.
Надеюсь, никого не обижу, если скажу, что пресса сама по себе не производит идей, точно так же, как почта не пишет писем — она их пересылает. Как бы ни морщили в интеллектуальном изнеможении лбы телекомментаторы, как бы назойливо ни мудрствовали газетные обозреватели, даже самые глубокие, оригинальные их мысли, за редчайшим исключением, — это «версаче», пошитые в стамбульском подвальчике. Ничего постыдного тут, кстати, нет: производить идеи — работа других, дело прессы — эти идеи распространять, по возможности выбирая те, которые поднимают и облагораживают жизнь. Почему российская пресса чаще всего выбирает и навязывает идеи, опускающие общество, способствующие усугублению комплекса национальной неполноценности, — вопрос интересный и заслуживающий отдельного исследования.
Мое же, как заметил читатель, весьма субъективное мнение таково: свое трехсотлетие наша отечественная пресса встречает охваченная тяжким недугом, имя которому — информационная агрессивность в сочетании с изумительной социальной безответственностью. «Делать новости», подгонять реальность под свое очередное заблуждение, создавать параллельную виртуальную действительность, сбивающую с толку людей, — вот главное занятие нынешней прессы. Медиасообщество на наших глазах превращается в особый, весьма эгоистичный народец — «медийцев», распоряжающихся информацией, как сырьевые атаманы приватизированной нефтью. Вероятно, поэтому разговоры о священной свободе слова рождают сегодня у простого человека ту же усмешку, какую вызывали недавние плакаты «Вперед, к победе коммунизма!». Справедливости ради надо признать: это не чисто российская, а общепланетарная проблема, которой серьезно озабочены честные интеллектуалы, такие, как автор «ЛГ» итальянец Джульетто Кьеза.
Конечно, журналистам обидно читать эту мою юбилейную инвективу, но я сознательно ужесточил ситуацию: пусть и они хоть однажды почувствуют то, что слишком часто ощущает рядовой российский гражданин, разворачивая газету или включая телевизор. А нашу юбиляршу, вступающую в свое четвертое столетие, хочется напутствовать гиппократовским пожеланием: «Исцелись сама, российская пресса, и не навреди!»
«Литературная газета», январь 2003 г.
ЗАМЕТКИ НЕСОГЛАСНОГО
Жить в России сегодня трудно, тревожно и обидно. Мне, например, обиднее всего вспоминать о том, как моя страна продала свое мировое если не «первородство», то уж точно «второродство» за невразумительную похлебку из общечеловеческих ценностей. В результате мир существует теперь в условиях силового экспорта «американской демократии» — особого общественного устройства, которое к собственно демократии имеет такое же отношение, как «царская водка» к любимому нашему отечественному напитку.
«Эка, хватил! Мне бы твои заботы!» — нехорошо усмехнется беззарплатный бюджетник и будет, наверное, по-своему прав. Но дело не в кухонно-геополитических амбициях, а в исторической судьбе России: олимпийскому боксеру-тяжеловесу неприлично работать вышибалой в борделе для лилипутов. Мы живем в стране, утратившей (временно, надеюсь) смысл своего бытия, и эта бессмысленность во многом определяет все происходящее вокруг — от Кремля до обжитого бомжами подвала…
Впрочем, вышеупомянутый насмешливый бюджетник сам давно ломает голову над вопросом: «Почему, сбросив с себя бремя гонки вооружений, перестав спонсировать блуждание по миру великой социалистической идеи, избавившись в Беловежской Пуще от «братьев меньших» (а заодно и от многих исконных российских земель), мы не зажили весело и богато, на зависть, так сказать, всему мировому сообществу?» Вопреки обещаниям, оказалось, простое благополучие в постсоветской России гораздо больший дефицит, чем ондатровые шапки при социализме. В прежние времена обладатели ондатровых, как выразился бы Солженицын, «наголовников» все-таки заботились (правда, все хуже и хуже) о том, чтобы у остальных были хотя бы кроликовые ушанки.
Что же сегодня? Для многих политиков, давайте честно признаемся, наша страна давно превратилась в одну большую избирательную урну, а мы с вами из хомо сапиенс — в хомо электоратус. Российским деятелям культуры, тем же киношникам, ночами снится американский Оскар, смахивающий, между нами говоря, на уменьшенное до сувенирных размеров надгробие всему остальному национальному кинематографу. (Надеюсь, вставший на крыло усилиями Никиты Михалкова «Золотой орел» хоть что-то изменит в этой стыдной ситуации.) Отечественным нуворишам, в просторечье именуемым «олигархами», за редким исключением, плевать на нас с вами с высокой финансовой пирамиды. И бегство капитала из страны (можете посмеяться над моей наивностью) явление не столько экономическое, сколько нравственное.
В России воцарилось тотальное неуважение к собственной стране. И тон задают, как ни странно, «новые русские». Лезущие в глаза телевизионные технологи комплекса национальной неполноценности — всего лишь следствие. Но почему же они, наши постсоветские буржуины, получившие то, о чем и не мечтал незабвенный Корейко, так относятся к Державе? Да потому что Держава со всеми своими заводами, газетами и пароходами отдалась им в начале девяностых, как напившаяся недотрога на корпоративной вечеринке — без ухаживаний, клятв и обязательств. Просто так. И дело не только в том, что перераспределение общественной собственности произошло далеко не по принципу «каждому по способностям» — тут уж ничего не поделаешь. В конце концов, родоначальники иных знатных российских фамилий тоже не были постниками и праведниками. «Птенцы гнезда Петрова» Меншиков или Шафиров воровали так, что Европа только крякала от изумления. Однако, наделяя в стародавние годы дворян вольностями, землями и холопами, государство требовало от них суровых служилых повинностей. И пока эти повинности выполнялись, страна росла и усиливалась. Как только остались одни вольности — рухнула. Примерно то же самое (но в более сжатые сроки) произошло с советской номенклатурой, а соответственно и с СССР.
