— Мсье Хуманкофф!
Я заставил мой кокон-самолет сделать изящный вираж и увидел, как улыбчивый клерк, выйдя из-за конторки, протягивает мне листочек бумаги с какими-то отпечатанными принтером цифрами. Моего троглодитского знания иностранных языков все-таки хватило, чтобы понять: в руках у меня счет за вчерашнее шампанское. А колонка цифр, как подсказал мне мой задрожавший внутренний голос, складывается из непосредственной стоимости «Вдовы Клико», услуг вызванного в номер элегантного официанта, ночной наценки и так далее. Я знал вчера, на что шел, и был готов ко всему, кроме итоговой суммы — 298 франков… Мой сладостный кокон внезапно растаял, словно произошла разгерметизация скафандра, и я оцепенел в ледяном космосе безжалостной действительности. А клерк смотрел на меня с таким доверчивым добродушием, что я молча вынул мои три заветных «делакруа» и протянул их по возможности небрежно. Клерк поблагодарил, вернулся за конторку, прострекотал на компьютере и отдал мне сдачу — две никелированные монетки с женской фигуркой, разбрасывающей цветы свободы… «Свобода приходит нагая…»
Медленно шагая по улице, я думал о том, что, если мстительная супруга моя Вера Геннадиевна узнает, как пошло пропил я ее дубленку, она просто медленно сживет меня со свету, но даже если она не узнает этого, то все равно возвращение с пустыми руками повлечет за собой длительную полосу внутрисемейного террора. Ну и пусть! Уйду в подполье, почаще и подольше буду стоять в «Рыгалето», в крайнем случае поживу у кого-нибудь из холостых сослуживцев. Или уйду совсем! Нет, серьезно, — уйду, и все!
— Свобода приходит нагая, — сказал я довольно громко.
Француз, аккуратной шваброчкой мывший тротуар возле своего магазинчика, посмотрел на меня с удивлением. «А почему, собственно, свобода — это женщина, разбрасывающая цветы? Свобода — это мужчина со шваброй в руке!» — подумал я и почувствовал, как вокруг меня снова начинает сгущаться мой нежный кокон.
В супермаркете, том самом, куда нас возили в первый день, было малолюдно. Я решительно приблизился к прилавку с бижутерией и, ткнув пальцем в заколку-махаон, сказал продавщице только одно слово:
— Это!
19
Когда я воротился в отель, все уже знали о постигшем меня финансовом крушении.
— Мужики, надо сброситься! — призвал Гегемон Толя и отдал мне десять франков, полученные вчера от Поэта-метеориста (на них я в баре купил жевательную резинку для Вики).
Но денег больше ни у кого не было, если не считать горстки сантимов, оставшихся у товарища Бурова в общественно-представительской кассе.
— Возьми с собой пустые бутылки из-под «Клико», — посоветовал Спецкор. — Предъявишь жене в качестве финансового отчета о проделанной работе!
— Пошел ты… — поблагодарил я его за мудрый совет.
Приполз виноватый Поэт-метеорист — любитель шампанского.
— Прости, Костик! — взмолился он. — Хочешь, я тебе Машкину карденятину отдам?
— Не хочу.
— Тогда поправься! — предложил он и вынул из кармана куртки стакан для полоскания зубов, почти до краев наполненный красным вином.
Следом вломилась Пипа Суринамская, она принесла мне две пары женских трусиков:
— Жене отдашь! Скажешь, купил!
— Спасибо, но…
— Не бойся, они безразмерные…
Торгонавт подарил мне пару новых кожаных перчаток чешского производства и убеждал при этом, будто их тоже можно при желании выдать за купленные в Париже, мол, импорт! Друг Народов вручил мне большой фотоальбом «Париж-84», который ему, оказывается, подарили в коммунистической мэрии.
— Мне-то ни к чему, — пояснил замрукспецтургруппы.
Заглянул с соболезнованиями Диаматыч, но в глазах его светились восхищение моими конспиративными способностями и уверенность, что валюту я выложил, разумеется, казенную.
…От наших вещей, сваленных посреди холла, веяло чем-то таборно-эвакуационным. Кстати, неожиданно по объему багажа Пипа Суринамская была оттеснена на второе место, а первое занял Торгонавт, все таскавший и таскавший из своего номера бесчисленные сумки и коробки. Попрощались с мадам Лану, подарив ей на память какую-то цыганскую — всю в розах — шаль и плюшевого медвежонка.
Когда автобус уже вез нас в аэропорт, Алла сжала мою руку и тихо сказала:
— Костя, это очень плохо!
— А может быть, наоборот, — хорошо? — пожал плечами я.
В аэропорту было все так же, как в день нашего прилета: разноцветные, разноязыкие люди, тележки, груженные чемоданами и яркими дорожными сумками, стройные и плавные стюардессы, уверенно шагающие сквозь толпу суетящегося перелетного люда. Мы зарегистрировали билеты, и наш багаж канул в чрево аэропорта. Друг Народов пересчитал делегацию по головам, доложил еще не оправившемуся после вчерашнего товарищу Бурову, и тот строго, но с трудом приказал:
— Никуда не отлучаться. Скоро пойдем на паспортный контроль!
— А в сортир? — возмутился Поэт-метеорист.
— Побереги для Советской власти! — посоветовал я.
— Никаких прав человека! — заругался Поэт-метеорист так громко, что на него стали оборачиваться.
— Давай я с ним схожу, — предложил Друг Народов. — А то опозорит всю группу прямо здесь…
— Ладно, — смилостивился товарищ Буров.
Мы ждали. Мимо неторопливо и самоуверенно прошли два полицейских с короткими двуручными автоматами. Потом девушка в темно-синей форме прокатила мимо нас инвалидную коляску с пожилой женщиной, евшей мороженое. Какой-то мужичок, судя по шляпе и плащу, наш соотечественник, протащил коробку с видеомагнитофоном, и вся группа, кроме товарища Бурова, одновременно завистливо вздохнула. Вернулся Поэт-метеорист. На его лице было написано такое счастье, какого не может дать удовлетворение даже самой настоятельной физиологической потребности.
— Хлебнул-таки! — догадалась Пейзанка.
— А то!
— А где конвойный? — спросил Спецкор.
— Пропил! — засмеялся Поэт-лауреат.
— А серьезно?
— Не знаю… Он сказал, что у него большие планы, и заперся в кабинке.
— Нашел время… — пробурчал товарищ Буров.
На огромном электронном табло напротив номера нашего рейса запрыгали два зеленых огонька. Затем слово «Москва» я разобрал в гулкой тарабарщине радиодиктора, объявлявшего о посадке в самолеты.
— Пошли на паспортный контроль! — распорядился товарищ Буров.
— А этот? — спросил Спецкор.
— Куда он денется?
Пограничник заглянул в мой молоткастый и серпастый, поставил штамп и сказал: «Привьет!» Постепенно вся группа прошла контроль и столпилась в ожидании товарища Бурова и Спецкора, которые не торопились покидать зарубежье.
— А может быть, все-таки заблудился? — жалобно предполагал совершенно скисший рукспецтургруппы.
