«Он и рубашки-то, наверное, в стирку не отдает, просто вечером выбрасывает старую, а утром надевает новую, как женщина — одноразовые трусики!» — с обидой подумал я.
— Вы напрасно уперлись, — с укором проговорил Павел Николаевич, снял очки, и лицо его стало совершенно детским. — Вам все равно придется перейти в другое купе… Я с незнакомыми людьми не езжу.
— Тогда купите себе самолет и летайте со знакомыми!
— Самолет у меня есть. Но сегодня я вынужден ехать поездом, — совершенно серьезно объяснил он.
Явилась проводница. Было видно, что за вмешательство ей уже заплачено или во всяком случае обещано — и немало.
— Гражданин, перейдите, пожалуйста, в другое купе! — потребовала она.
— Почему?
— Потому что молодой человек хочет ехать со своим другом!
— Не перейду!
— Хотите, чтобы вас перенесли? — вяло удивился Павел Николаевич.
— Если вы до меня дотронетесь, у вас будут большие неприятности! — предупредил я.
— Да он пьяный! — показывая на меня пальцем, крикнула проводница. — Предъявите документ! Я сейчас наряд вызову!
— Наряд? Очень хорошо! — Я достал из кармана и помахал в воздухе «корочками» с надписью «Пресса».
Это было удостоверение одной популярной и очень скандальной молодежной газеты, где я вел рубрику «Архивная мышь». Вообще-то удостоверение мне, как внештатнику, не полагалось, но ответственный секретарь, мой давний приятель, выписал «корочки», чтобы я мог посещать очень дешевую редакционную столовую.
Проводница растерялась: деньги деньгами, а с прессой лучше все-таки не связываться. Журналист ведь вроде смоляного чучелка — потом не отлепишься… Она пообещала договориться с пассажирами из другого купе и ушла.
— Не люблю журналюг! — весело сообщил Павел Николаевич. — Продажные вы все людишки!
— А вы покупали?
— Неоднократно.
— Ну, меня вы пока еще не купили! И потом, я не журналист, а писатель…
— Писатель? Ну, это еще дешевле. Как ваша фамилия?
— Скабичевский…
— Странно. Мне показалось, что вы — Панаев…
Некоторое время мы молча сидели друг против друга. Телохранитель тем временем аккуратно повесил на плечики одежду шефа и стоял в дверях с каменным лицом, ожидая дальнейших указаний.
— Хорошо, — вдруг прервал молчание Павел Николаевич. — Я даю вам пятьсот баксов — и вы переходите в другое купе. Договорились?
Он махнул рукой — Толик раскрыл дорожный саквояж, извлек оттуда черную сумку-барсетку и протянул хозяину.
«Ничего себе кошелек!» — подумал я.
Мой попутчик небрежно достал из барсетки толстую, перетянутую резинкой зеленую пачку и отсчитал пять стодолларовых бумажек.
— Нет, — ответил я, отводя глаза от денег.
Павел Николаевич молча добавил еще столько же:
— Возьмите, вам же хочется. Смелее! В первый раз всегда страшно. — Он улыбнулся, и на его круглых щеках обозначились трогательные ямочки. Мне и в самом деле очень хотелось. Это была как раз та сумма, какую запросили с меня в автосервисе за полное восстановление «шестерки».
— Уберите деньги! — потребовал я.
— Ладно, отдаю все! — Он бросил на столик пачку и ребячливо подмигнул телохранителю.
— Зачем вы валяете дурака? Вы же все равно мне всех этих денег не отдадите!
— Отдам!
— Не отдадите!
— Конечно, не отдам.
Он надел очки и снова стал взрослым. Ямочки на щеках исчезли, как и не было.
— Зачем же вы тогда издеваетесь?
— Я вас искушал. И вы мне понравились. Давайте лучше выпьем! Толик, будь другом, накрой поляну. Мы тут с господином писателем о жизни побеседуем.
Телохранитель вынул из саквояжа две бутылки красного вина.
— Бургундское. «Кортон гран крю фэвле» восемьдесят восьмого года! — сообщил Павел Николаевич. — Очень милое вино. Вообще-то я больше люблю бордо, например «Шато Тальбо» восемьдесят девятого… Но оно капризное: откроешь — и нужно почти час ждать, пока резкость уйдет. Бургундское в дороге предпочтительнее. Или у вас другое мнение?
— А сколько оно стоит? — осторожно спросил я.
— Эх вы! Это про женщину сначала спрашивают: «Сколько стоит?» — а потом пробуют. С вином же все наоборот, сначала пробуют, а потом уже спрашивают: «Сколько стоит?»
Толик между тем вынул закуску: бутерброды с икрой и рыбой, уложенные в пластмассовую коробочку. В другой коробочке оказалась клубника. Потом он взял со столика и посмотрел на свет стаканы, поморщился и унес их прочь.
— К сожалению, бургундских рюмок здесь нет. Придется пить из общепитовских. Уж извините! — с издевательской грустью молвил мой попутчик.
— Переживу как-нибудь.
Толик воротился с другими — чистыми стаканами. Сопровождала его радостная проводница:
— Я договорилась в третьем купе!
— Спасибо, голубушка, за хлопоты, — кивнул Павел Николаевич, — но мы уже подружились… Толик, поблагодари девушку за заботу!
Вернувшись, телохранитель достал из кармана складной нож со штопором, откупорил бутылку и уверенным официантским жестом, несмотря на покачивание вагона, разлил рубиновое вино по стаканам.
— Спасибо, иди спать! — распорядился Павел Николаевич и, глядя вслед уходящему, добавил: — Отличный мужик. Горбачева охранял. Теперь вот со мной. Уже пять лет. Стреляет как бог! А удар!.. И вообще он человек, можно сказать, исторический…
— А вы не боитесь, что он когда-нибудь в вас выстрелит? — ехидно поинтересовался я.
— Нет, не боюсь. Если он даже Горби не пристрелил, то мне бояться нечего. Эти люди стреляют или во врага, или в себя… Странный народ… Кстати, давайте выпьем за русский народ! Знаете, когда все это началось, я думал, через год, максимум через два нас всех на вилы поднимут. Ничего подобного. Наоборот, сын трудового народа Толик меня и охраняет. За народ!
— Нет, за это я пить не буду.
— Почему?
— Из принципа…
— Бросьте! «Человек с принципами» — это всего лишь щадящий синоним к слову «неудачник»…
— Значит, «беспринципность» — всего лишь синоним к слову «преуспевание»?
— Вы со всеми такой вредный или только со мной?
— Нет, не со всеми. Но если бы народом был я…
— Я бы давно уже был на вилах! — засмеялся Павел Николаевич. — Какой вы злой! Вы, наверное, просто бедный? Но за ненависть мы пить не будем. Выпьем за любовь! Вы допускаете, что такой мерзавец и мироед, как я, способен испытывать это чувство?
— Отчего ж не допустить! Самых трогательных романтиков я встречал в зоне, когда писал очерк к двухсотлетию Владимирского централа.
