— Ну вот что, мужики, — нехорошим голосом начал Гена.
Но тут в дверь постучали — и два официанта втащили в номер подносы с дымящимися бифштексами, обсыпанными картофельной струганиной и оливками.
— Ваш заказ, мистер Аристофф! — доложил один из них на ломаном русском.
Через час, вырвавшись из пьяных объятий спасателей, Гена сорвался вниз и от портье позвонил министру МЧС. Потом он пытался отсидеться в кегельбане, но группа спасателей, возвращаясь из очередного похода в осчастливленный магазинчик с сумками, набитыми бутылками, скрутила его, несмотря на яростное сопротивление, и доставила в номер. Здоровые все-таки парни!
— Мужик ты или не мужик? — снова подступил к нему Коляныч, уже породнившийся плечами с теплой Катькиной задницей.
— Ура-а Герою России!
Под утро, изгадив наши номера до неузнаваемости, команда ушла, унося на руках тех, кто не стоял на ногах. Вообще-то я не очень хорошо держу алкогольный удар и поэтому слабо помню окончание юбилейных торжеств, но предполагаю, что Катерина так и уехала на Коляныче. Гена же, потерявший за год питейную форму, отрабатывавшуюся десятилетиями, отключился где-то после четвертого доказательства того, что он все-таки мужик. В былые времена с ним такого, конечно, не случилось бы.
Разумеется, мы проспали все наши полеты. Когда вечером следующего дня Оленька, приговаривая «бедный папочка», похмеляла юбиляра с ложечки, как тяжелобольного, а я бессильно лежал в кресле, дверь распахнулась, грохнув о стену, и в номер ворвались разъяренные спасатели. Опухший Коляныч, как перчатку, швырнул в лицо Аристову телеграмму со срочным вызовом в Москву, подписанную министром МЧС.
— Мы к тебе… А ты нас… — только и смог вымолвить он.
Я едва успел подивиться тому, как непривычно Коляныч смотрится без наездницы на плечах, а нас уже начали бить. Меня схватили за грудки и вырубили первым же ударом, а эмчеэсовцы все-таки не эсэсовцы и лежачих не бьют. Гена же попытался оказать сопротивление — и, несмотря на истошное Оленькино заступничество, получил по полной мордобойной программе.
— Ладно, хватит, — приказал Коляныч. — А то он до следующей годовщины не доживет!
Спасатели, прихватив недопитые вечор бутылки, удалились. Внизу их уже ждал автобус.
И вот, когда Оленька, всхлипывая, обрабатывала специальными жидкостями аристовские синяки, а я рассматривал порванную рубашку, зазвонил телефон. Забыв от пережитого про все инструкции, она схватила трубку:
— Алло! Нет, Геннадий Сергеевич подойти не может… Он нездоров. Ничего страшного, просто несчастный случай… Перезвоните позже… Я? Я — Оленька… А вы кто?
— Кто это? — взревел Гена, вскакивая и чуя неладное.
— Какая-то Галина Дорофеевна!
И хотя Галина Дорофеевна даже на сверхзвуковом истребителе могла очутиться в Майами не раньше чем через четыре часа, уже через двадцать минут срочно вызванное такси увозило рыдающую Оленьку в международный аэропорт.
А еще минут через сорок появилась Катерина, свежая и невинная, как дуновение бриза.
— Боже, что тут случилось? — всплеснула она руками. — Я вызову полицию!
— Где ты была?! — заорал я, испепеляя ее одним глазом (второй подзаплыл).
— Я? Я летала с Брайеном смотреть место для прыжков… Вы спали, он меня и попросил. А где Оленька?
— Это ты сказала им, что Геннадий звонил министру?
— Я? Что я, ненормальная! Я только похвасталась, что он живет с ним в одном доме… Я же не думала…
— Стерва-а-а!
На следующий день я провожал Гену в аэропорту. На его мужественном лице наклеек было больше, чем на чемодане. Сам я нацепил темные очки.
— Спасибо за отдых! — буркнул он.
— Извини, что так вышло… — проблеял я, чувствуя, как кредит «АЛКО-банка» подергивается туманом неизвестности.
— Да ладно… Как ты думаешь, почему Галина Дорофеевна не перезвонила?
— А почему ты ей не перезвонил?
— А что я ей скажу? Не умею я врать…
— Тогда скажи, что после конференции тебя уговорили полетать и при посадке подломилось шасси. По-моему, убедительно…
— Ага, и тормозил я мордой по бетонке…
— Примерно.
— А про Оленьку? Может, сказать, что она случайно в номер зашла?
— Ну конечно! В Майами русским девчонкам больше делать нечего, как в номера к летчикам заходить! Скажешь: она официальный переводчик конференции и ее прислали вместе с доктором, чтобы переводить при оказании медицинской помощи.
— В номере?
— А где еще — в морге?
— Думаешь, поверит?
— Если любит, поверит!
— А Катька? — вдруг забеспокоился он. — Она ведь, стерва, все нарочно устроила. Она все может — позвонить Галине Дорофеевне или даже факс прислать… Ты мне сам рассказывал!
— Не волнуйся, при первой же попытке я удавлю ее телефонным проводом!
— Смотри! Она же настоящая стерва. Бросил бы ты ее!
— Брошу.
— Нет, я серьезно… Я не хотел тебе говорить… Но ты понимаешь, Оленька мне жаловалась, что Катька к ней приставала…
— В каком смысле?
— В каком… В прямом. Она говорила, что мужики ее вообще не интересуют — она с ними только ради денег. А на самом деле ей еще со школы нравятся длинноногие брюнетки с маленькими титьками.
— Так и сказала?
— Так и сказала…
— Вот сука!
— Брось ее…
— Ты еще до Москвы не долетишь, а я ее брошу…
— Слушай, а с чего начать… Галине Дорофеевне?
— Начни с выполнения супружеского долга… Прямо в прихожей!
— Смешно сказал, — улыбнулся Гена, и у меня снова появилась надежда вырвать кредит у «АЛКО-банка».
…Катерину я застал в убранном номере. Она сидела на диване и накручивала телефонный диск. Я вырвал у нее аппарат и с размаху ударил по лицу так, что она пискнула.
— Поняла, за что?
— Поняла, — прошептала она.
— Если ты позвонишь Аристову домой и не дай бог что-нибудь скажешь его жене, тебе конец. В прошлом году здесь акула сожрала девицу. Во всяком случае, ни ее, ни акулу так и не нашли. Поняла?
— Поняла, — кивнула Катерина и улыбнулась разбитыми губами.
— Спим в разных комнатах! — приказал я. — Если хочешь, могу вызвать для тебя проститутку — брюнетку с длинными ногами и маленькими титьками!
— Как скажешь, Зайчуган…
17. Ледышка
Утром, когда я зашел в ее комнату, Катерина старательно зашивала мою разодранную рубашку, выброшенную вечером в мусорное ведерко.
